Заранее предупреждаю, что данное "произведение" находится в крайне подвешенном состоянии и закончу его я далеко не скоро. Но, может быть, кому-то оно подаст сигнал к сотворению чего-то своего?
И еще. В "Перекрестке" будет много фрагментов из других фанфиков, возможно, это будут описания природы, места или действующих лиц.

Перекресток.

«Единого мира нет. Он, словно пчелиный улей, соткан из мириад мирков. И никому нет дела до того, что ты умер…Но мы встретимся на перекрестке.»

19 сентября. 1629 год.
Порт Руэлл.

Седой ухмыляющийся старик, стукнув по столу пустой кружкой, тихо сказал:
- Эй, Бенджи, плесни старику ещё рому!
Сидящие вокруг него слушатели негромкими выкриками поторопили хозяина.
Порт Руэлл. Маленькая гостиница «У кракена». Неестественно чистые, фальшивые снасти, развешенные по стенам, вырезанный из фанеры штурвал над входом,  слишком ровная и спокойная музыка, льющаяся из превосходно настроенных инструментов…
Единственное, что было здесь настоящего, так это ром. Далеко не самый лучший, зато старый ром с Тортуги, попахивающий не только травами и пряностями, но и спиртным духом. «Пусть старик поживет спокойно», - эгоистично решил Уильям Тернер, чувствуя, как на душе скребут кошки. Память – не шутка… Но мысль о Элизабет, в тот вечер поджидавшей Уилла дома, живо убедила бывшего кузнеца в том, что прошлое – хорошо, но жить нужно сейчас и не заботиться о призраках минувшего.
И теперь царством Джека был маленький мирок гостиницы, узкий круг постоянных слушателей и тоскливое ощущение постоянного одиночества.
Сегодня за чистыми ровными столами разместились несколько бродяжек, малышня из воскресной школы (к счастью, большую часть шуток Воробья не понимавшая) и, что удивительно, старший сын Уилла и Элизабет – Сэм, парень пятнадцати лет. Аккуратный, исполнительный, но, по выражению самого Джека, «правильный до тошноты».
С того момента, как Джек попался кракену, прошло около двадцати лет. Он стал местной достопримечательностью – классический бывший пират, за кружкой рома рассказывающий небылицы о каменных сундуках с золотом и громадный кальмарах в морской пучине. Новое поколение пиратов забыло капитана Джека Воробья – так уж у них заведено. Коли пират не подает вестей, значит, помер или покончил с разбойничьей лихой жизнью. И в глазах пиратов первое предпочтительнее – не только по Кодексу, но и по восприятию жизни. Пираты забыли…Уильяму и Элизабет Тернер, почтенной семейной паре, окруженной отпрысками и невероятно богатой, было куда удобнее видеть в Джеке старика с придурью в стариковской маразматичной башке. Молодежь и помыслить не могла, что когда-то было иначе… А для Джека осталась лишь одна ценность на этом свете – тихое ровное пламя в камине и покой… Одиночество уже не давит на душу. И годы уже не камни на плечах, а полет ночного мотылька во тьме – к свету, который не погаснет никогда…
И, наверное, это был уже не Джек Воробей.
Он рассказывал им про лорда Бекетта (разумеется, никто не верил, что дядя Джек был знаком с этим хладнокровным, по словам Элизабет Тернер, чудовищем). Чуть печально, свысока и с некоторым интересом рассматривая свои прежние эмоции.

- Мистер Воробей, - нерешительно тронул Джека за рукав Сэм, - можно Вас на секунду?
- Что тебе, малец? – Джек, только что с трудом вставший со стула, присел обратно. Было уже далеко за полночь, все посетители давно разошлись, только Сэм остался помочь Бенджамину Смиту, да Джек глядел в огонь.
Сэм с детской непосредственностью поднял него глаза и спросил:
- А правда, что… Что вы плавали… Что вы были капитаном пиратов?
Джек хотел было ответить мягким «Нет, сынок. Все это слухи…Мало ли что я болтаю? Какой же из меня капитан?», но неожиданно для себя понял, что ему до смерти надоело врать. Стар я стал, стар… А парнишка хороший, - подумал Джек и тихо вздохнул:
- Да, Сэм, был… А ты откуда… Кто тебе сказал? Мать?
- Нет… То есть да, они с папой разговаривали ночью. Мама сказала папе, что он слишком жестоко поступил с Вами, и что в вас сейчас от капитана Джека Воробь…
Джек резко выпрямился и остро взглянул в глаза Сэму. Тот запнулся и замолчал, наклонив голову. Но взгляд бывшего пирата тут же смягчился, и он произнес с извиняющейся ноткой в голосе:
- Ничего… Иди домой, поздно уже.
Джеку не хотелось отпускать парня. Но еще меньше ему хотелось общаться с Уиллом.
- А…А можно, я…
- Говори, Сэм.
- Можно я здесь переночую?
- Что тебе здесь? – усмехнулся Воробей, понимая, что если парень уйдет, то ему, Джеку, будет куда неприятнее. 
- Здесь так интересно, - выпалил Сэм, даже не запнувшись по своему обыкновению. – Здесь все эти веревки, и руль, и карты старые, и…
- Все это чепуха,- оборвал его Джек. – Но, по крайней мере, здесь тепло…. Если ты уверен, что отец не разозлится, тогда оставайся.
- Я… Я пошлю Бенджи, он скажет, - неуверенно произнес парень. – Ничего, папа не разозлится.
- Тогда хорошо, - пожал плечами Джек и крикнул Бенджамина, чтобы тот подошел.
Пока Сэм и хозяин гостиницы, отойдя, разбирались друг с другом, Джек сидел, облокотившись на стол двумя руками и закрыв глаза. Вдруг он улыбнулся: впервые на его памяти Сэм решил поставить Уилла перед фактом, а не спросил разрешения. Разумеется, этой мысли было ещё далеко до слабой тени сумасшедшей догадки Джека, но все равно… Может, из парня выйдет что-то дельное.
Сэм, радостно подпрыгивая, приблизился к Воробью.
- Да!
- Мистер Воробей, вам что-нибудь нужно? – Бенджи вежливо улыбнулся.
- Нет, спасибо. Иди.

Сэм с восторгом рассматривал гамак (в котором Воробей не спал, так как старческая спина подобные подвиги не уважает). Джек сдержанно улыбнулся:
- Залезай, парень.
- Что… п…Правда?
- Нет, вру, - невозмутимо заметил Джек, садясь на кровать. – Разумеется, правда.
Сэм, конечно, перевернул гамак и оказался на полу.
- Ладно уж, - великодушно смилостивился старик, откинув назад пряди черно-серых волос, - спи на кровати.
- Спасибо, - пробурчал Сэм, потирая локоть.
Джек погасил свечу и забрался в гамак.

Сэм лежал на кровати и думал о Джеке Воробье. Никто не интересовался его прошлым, но Сэму все равно было любопытно. Наверное, немалую роль сыграл отец, запрещая ему ходить на пристань, разговаривать с моряками и вообще как-то интересоваться морем. Нет, Уильям Тернер прекрасно понимал, что, живя в порту, придется считаться с зовом моря, но чем позже это случится, тем лучше… и потому он крайне неодобрительно относился к тому, что Сэм ходит к Джеку Воробью и слушает пиратские бредни.
Сэм чувствовал, как его тянет на берег. Но сыном он был послушным. Только один раз, затерявшись в толпе, он вышел на пристань и обомлел, столкнувшись нос к носу с каким-то несущим громадный мешок докером, небрежно-изящным движением обогнувшим груду ящиков.
Но за это короткое мгновение он успел разглядеть тонкую черту горизонта и поворачивающий в открытое море фрегат, чьи паруса, словно белые крылья, подхватил и раздул свежий прохладный ветер. И ничего, что в следующую секунду его поймал за ухо отец, и даже наказание не заставило Сэма забыть о том тоскливо-радостном ощущении, когда он увидел уходящий корабль. Море Сэм видел каждый день, просыпаясь, засыпая, занимаясь уроками и обучаясь наукам. Но это было Близкое море – рыбачьи лодки, небольшие волны…. А Дальнее море, на время притихшее, скрывшееся под пеленой быта и занятий, неожиданно нанесло удар. Роковой удар.
Глядя на посапывающего в гамаке Джека, Сэм почувствовал, как защемило что-то в районе сердца. Только теперь ему стали понятны слова матери.
«Уилл, подумай сам… ну какой вред в том, что Сэм ходит к Джеку? В нем уже не осталось ничего пиратского… А жаль.»
«Нет, Элизабет. Я не допущу, чтобы наш сын слушал россказни этого пирата, а потом в один прекрасный день сбежал».
«А сам-то ты как поступил?»
« Элизабет, прекрати.»
« Уилл! Я даже не против, чтобы Сэм был мореходом!»
« Наш сын никогда, слышишь, Элизабет? Он никогда не свяжет жизнь с морем. Я не позволю. И Джек Воробей…»
« Ты слишком жестоко поступил с ним. Да, когда он пришел, измученный, старый и больной, ты приютил его… Но зачем ты поймал его сетями покоя? Он теперь…»
« Замолчи, Элизабет. Я не хочу, чтобы дети слышали. Но посмотри сама: Сэм не испытывает тяги к морю, Сара интересуется лишь юриспруденцией, да и вообще она леди, а Билл – явный кузнец».
«Как хочешь, Уилл. Как хочешь… Но…»
«Элизабет!»
«Прости, Уилл. »

10 сентября. 1609 год. 
Остров Санта-Моника (о. Креста)

В выброшенных на песок водорослях рылись чайки. То и дело хриплый вскрик одной из них нарушал тишину пустынного берега, и тогда её вороватые товарки мигом слетались на богатое моллюсками место.
Один из тысяч островов, затерянных на бескрайних просторах океана. Один крошечный мирок, знающий об окружающем его Мире лишь то, что море никогда не изменяется, за восходом через некоторое время последует закат, а все остальное – его не касается. Вечно соленый воздух, мелкий белый песок, кое-где валяются темно-серые камни.
Над горизонтом повисли тяжелые хмурые облака, но они уже не угрожают острову бурей – вся их сила была исчерпана этой ночью, во время шторма. Теперь они почти мирно ворчат, лениво жмурятся и неторопливо подминают под себя едва различимый горизонт. Теплый южный ветер вяло шевелит поникшие листья пальм в центре острова. Все как обычно, но…

Он закашлялся, изо рта хлынула горькая вода пополам с кровью. Пальцы судорожно сжали ком водорослей и вновь отпустили.
«Кто я?»
Темнота вокруг. Запах преющих водорослей, под окровавленной щекой – песок. Слабые порывы ветра. Волны накатывают на исцарапанные ноги.
«Кто я?»
Последнее, что он видел… Сначала – тоже… Темнота. Потом – штормовые валы, поднимающиеся до самого неба. Его тело, которое буря швыряет то в морскую пучину, то на гребень волны. Маленькие гвоздики острого дождя.
«Кто я?»
Сине-серое туловище в глубине, длинные щупальца… Это кракен.
«Кракен. Но кто же я?».
Темнота. Неожиданная боль в руке – словно клюв впился в пальцы. Он дернулся. Испуганная чайка зло заорала и отлетела.
«Чайка. Испугалась. Кто я?»
Тут пришла память. И вместе с ней – боль. Он закричал – дико, как умирающий зверь, прижав ладони к лицу и скорчившись на песке.
«Я – пират. Я… Джек…Воробей…»
Болело все. Но больше всего болели глаза. Попытавшись открыть их, он испытал такую страшную, свирепую боль, что на секунду время остановилось, превратившись в капли красно-черной крови, вытекающей из-под век.
С трудом подсунув под себя локти, он попытался встать, но не смог. Тогда, вытягивая вперед руки и подволакивая ноги, он смог на несколько метров продвинуться в противоположную морю сторону, и, обессиленный, упал на песок, потеряв сознание.
«Я Джек воробей. Я слеп».

    *    *    *

Билл Прихлоп поднял голову к небу, ловя дождевые капли. Сегодня его ужин состоял из десяти плетей.
Он нагрубил Дейви Джонсу. Джонс отдал приказ. Боцман высек Прихлопа. Все верно. Все так и должно быть.
Билл Прихлоп, этот живой полип. Уже не смеялись злорадно матросы Летучего голландца, уже не ухмылялся ехидно Морской дьявол, встречаясь глазами с потухшим взглядом Прихлопа. Лучше не думать о том, что чувствует Билл… Лучше не лезть в его дела… Как прокаженный, к которому боятся подойти, но которого с лицемерным сочувствием обсуждают – и высмеивают – издали. Да, матросы его боялись. Насмешкой Бога над природой человека казалась данная Дьяволу клятва на сто лет, но вечная служба Джонсу даже этим людям-рыбам казалась настолько дикой, что просто выходила за пределы их понимания.
Ритмично ударяли о борта волны. В голове не было абсолютно никаких мыслей, только высокий напев свободного ветра среди тонких черных мачт. Дождь хлещет по лицу… Дождь… Дождь…
Выглянувший из трюма матрос пугливо юркнул обратно. Никто не хотел оставаться на одной палубе с Прихлопом. Билл даже не заметил его. Дождь… Дейви Джонс играет на органе, яростная дикая песнь ударяет по воспаленным нервам… Но вместе с тем успокаивает. Выпивает эмоции. Заставляет подчиниться. Поверить, что все твое существо – это лишь несколько нот в симфонии Летучего голландца.
Билл давно мог бы уйти. Но зачем? Его не смоют волны. На него не упадет обрывок снасти. На нем висит куда более страшное проклятие…
Надежда? Бред… Билл усмехнулся. Раньше он верил. Он всегда верил. Сначала – в то, что он когда-нибудь поднимется со дна. Потом – что пройдет сто лет и он не обрастет настолько, чтобы не смочь выйти. Но теперь надежды не было. Только это существование… Он ждал только одного: однажды разум слишком устанет, чтобы вернуться в изуродованное тело, и тогда он найдет забвение, став частью корабля. Дождь…
Перед ним не стояло лицо любимой, как написали бы в книге. Он не вынашивал планов побега. Он не кусал губы от ненависти. Он ждал. Волны стучат о борта. Сквозь грязные громады косматых облаков изредка проглядывают звезды. Нет, они мертвы. Они не могут спасти и не могут проклясть. Только узор светящихся точек на небосклоне.
«В лучах Альтаира, далекой звезды
Не твои ли глаза цвета мутной воды?»