Часть третья

28

Я тону.
Накатывающие сверху волны одна горячее другой, так что я еле успеваю перевести дыхание. Распаренный, мокрый и задыхающийся, я наугад протягиваю руку - и снова нахожу пальцы Мэри. Я уже не удивляюсь ни тому, какая у нее, оказывается, большая и заскорузлая ладонь. Ни вдруг огрубевшему голосу, употреблению в разговоре соленых словечек и новой привычке жевать табак. Ни волшебной перемене, произошедшей в наших отношениях.
Теперь я сполна вознагражден за все, что было.
Она не может уделять мне много времени, у нее полно дел по хозяйству, но навещает так часто, как только может. Кормит с ложки, по каплям вливает в рот травяные отвары. Стаскивает пропотевшие рубашки и обтирает мокрым полотенцем. Несмотря на мой вялый протест, помогает разрешать унизительные, но неизбежные проблемы, связанные с положением лежачего больного. Просто сидит рядом.
Иногда это самое важное, потому что теперь наряду с приступами лихорадки меня преследуют странные полусны-полувидения. В них меня обвиняют в страшных грехах, осмеивают на глазах огромной толпы, приговаривают к изгнанию и небытию. Я кричу, впадаю в отчаяние и никак не могу понять, чего же хочет от меня тот, кто насылает все эти кошмары.
- Мэри...
- Ну, чего тебе опять? Лихорадит?
- Страшно.
- Чего страшно?
- Не знаю. Вообще. Мэри, я грешник?
- Не без того. Но жить-то все равно надо.
- Нет, ты не понимаешь.
- Понимаю. Все под богом ходим. Только и бояться тоже надо уметь.
- Это как?
- Ты бойся, но... как бы сказать... Не до потери человеческого облика. В меру.
- Научи меня...
- Научу. Так, четыре склянки. Я пошел. И чтоб тихо тут без меня, понял?
.........................
Наутро в голове чуть проясняется. Я уже твердо помню свое имя, понимаю, что нахожусь в лазарете, и немало смущен тем фактом, что принимал высокого плечистого Найджела, кулаком вбивающего в доску полудюймовый гвоздь, за собственную мачеху. Да и за каким чертом она мне вдруг вспомнилась - хоть убей, объяснить не могу.
Доктор Чейни при виде меня не скрывает своего удивления.
- Я уж думал, вам день-другой остался, юный джентльмен, - простодушно заявляет он, подходя к моему ложу, - с таким обычно долго не живут.
- Юнга, сэр, - поправляю я его. "Young gentlemen" на борту именуют таких же, как мы, ребятишек, только из господ. Несмотря на детский возраст, они уже носят мундир и стоят неизмеримо выше опытных моряков, годящихся им в отцы. А нас, чтобы отличить от них, принято называть просто "boys".
Чейни сегодня явно в духе.
- Ладно, юнга, - хмыкает он, - тогда слушай мою команду и выпей-ка вот это. Да лучше нос зажми, гадость несусветная, предупреждаю...
Не успеваю я принять из его рук стакан резко пахнущего травяного отвара, как в дверь без стука просовывается круглая мальчишечья физиономия.
Боз пребывает в каком-то азартном веселье, даже голос звучит на полтона выше обычного:
- Мистер Чейни, разрешите тут больного навестить? Христианский долг как-никак...

29

Я рад появлению Боза. Вид бодрого и здорового посетителя порой действует на тяжелого больного лучше всяких снадобий. Вот только почему выражение его лица вызывает у меня в памяти недавнюю сцену, когда я возвращался на палубу после знакомства с рундуком, а парни толпой поджидали меня у трапа в предвкушении потехи...
- Ну ты как тут? - выпаливает он, нетерпеливо переминаясь на месте. Видно, что спрошено для проформы, ему сейчас явно хочется не задавать вопросы, а отвечать на них.
- Все в порядке, - так же дежурно отзываюсь я. Да другого он и не ждет, жаловаться в мужской компании, тем более на борту, не принято.
- Ну что, парень, - сразу переходит он к делу, - кажется, и правда что-то есть.
- Уилкс? - спрашиваю я тихо, глазами указав на Чейни, гремящего стеклом за шкафом в дальнем углу лазарета. Боз тоже переходит на шепот:
- Он. У тебя, похоже, нюх на такие вещи.
- Ты о чем? - немедленно ощетиниваюсь я, готовый насмерть отстаивать свою репутацию нормального мужчины.
- Не о том, - смеется Боз, - не бойся. Ладно, так рассказывать или нет?
- Ну!
- Короче, - серьезнеет он, - дела такие. Уилксу покойный Билли тоже стоял поперек горла. Вот и решил, видно, преподобный двух птиц убить одним выстрелом. Билли знаешь, как уложили?
- По голове, - неуверенно вспоминаю я слышанное на суде, - только как он смог, слабый же, руки как спички... А тут здоровый парень, взрослый почти, он что, сам поддался? А еще его надо было чем-нибудь тяжелым хватить, да так, чтобы череп треснул. Уилксу такой тяжести, поди, и не поднять.
- Все проще. В висок. Железкой какой-нибудь, ну или камнем, хватит и небольшого. Место такое, что уложишь наверняка.
- Точно. Как я сам не понял. Тогда, конечно, и преподобный справится...
- Ага. Знал же, на кого подумают. О Найджеле и так молва идет, вот и скажут - мол, дыма без огня не бывает, значит, и правда было у них что-то.
- Ну да, - киваю я, вспоминая тот разговор с Уилксом, - ну да...
Я смотрю на Боза с завистью. Это чувство еще усиливается моей собственной неспособностью связывать факты воедино. Зато когда тебе все растолкуют, картинка складывается на удивление просто.
- Ну хорошо, - возражаю я больше для вида, - а доказать как?
- Пока не знаю, - признаётся Боз, - вот если бы найти, чем убили. Или, может, его кто-нибудь все-таки видел. Разузнать бы, пока время есть.
- Какое время?
- До берега, вот какое. Скоро в Дувр заходим, дня через два.
- Верно, заходим, уже уборку объявили. Парни все при деле, драют палубу, одного тебя ищут.
Мы оба разом оборачиваемся. Я снова поражаюсь тому, как крупный, высокий Найджел в своих тяжелых сапогах умудряется передвигаться по скрипучему настилу почти бесшумно.
- Виноват, сэр, я к больному...
- Еще разберемся. А сейчас марш наверх, найдешь Бингса и доложишь ему все как было. И пусть работу тебе даст, после проверю. Как понял, юнга?
- Вас понял, сэр.
Боз поспешно покидает помещение лазарета и осторожно прикрывает за собой дверь. Мне жаль только что обретенного друга, но, чувствую, заступаться за него перед начальством сейчас не стоит. Особенно учтывая, что слух у Найджела хороший, и он мог еще, не дай бог, уловить из нашего разговора что-нибудь такое, чего ему знать пока не положено.
- Ну и что он тут у тебя забыл?- интересуется боцман.
- Да так, сэр, навестить...
- Ну ясно, что из благих побуждений, а не от работы отлынивать. Он же от меня с верхней палубы улизнул, думал, я не замечу. Прав Чейни, распустили вас тут.
- Что, Дик? - тут же спрашивает доктор из-за шкафа.
- Да вот, Бен, - отзывается Найджел, повысив голос, - говорю, бардак развели на судне, доктор всякий день пьян, а боцман вместо дела с ним беседы ведет душеспасительные.
При этих словах в углу со звоном падает и катится по настилу что-то, по звуку подозрительно напоминающее пустую бутылку.
- Грех тебе, Дик, возводить поклеп на друзей, - меланхолично отзывается Чейни, утираясь рукавом, - да и какой с меня спрос, я человек маленький. Ты капитана видел?
- Видел. Не в пример тебе, трезвый и при деле.
- Ну да, а глаза как у покойника.
- Так это из-за Дулитла. Значит, непропащий человек, совесть имеет. А ты вот свою пропил...
- Да погоди, - злится Чейни, - я тебе о деле говорю. Посмотри, что на борту творится. Был бы, как ты, суеверной деревенщиной, сказал бы, что на судне лежит проклятие.
- Полегче на поворотах, - сдвигает брови Найджел, - думаешь, мне плевать? Что могу, делаю. А вот сидеть, как ты, с бутылкой в обнимку, это, конечно, лучше.
- Ученого человека обидеть нетрудно, - с достоинством отвечает Чейни, - главное, кулаки потяжелее отрастить, вот и будешь прав.
- Ладно, прости, - бурчит Найджел, - и правда черт-те что творится, и начальство все на взводе, и матросы шепчутся... ладно, я чего пришел? Как тут наш больной, скоро встанет?
Следует тяжелая пауза, свидетельствующая о том, что в душе доктора борются оскорбленное достоинство и профессиональный долг.
- Еще бы денек-другой, для надежности, - нехотя отзывается он наконец, - береженого бог бережет.
- Ну тогда вот что, - Найджел решительно поворачивается ко мне, - ты у нас грамотный, в школе учился?
- Да, сэр.
- Тогда хватит бездельничать. Держи.
- Что это, сэр?
- Морской устав. И чтобы назавтра первая глава от зубов отскакивала. Приду - проверю.

30

Я  вернулся домой.
Я вырос, стал взрослым и сильным, как Найджел. Много лет ходил с ним на "Геркулесе", сперва помощником боцмана, потом сменил Найджела на его посту, потом дослужился до лейтенанта. И вот сейчас вновь переступил порог родного дома.
Странно, Мэри совсем не изменилась. Все те же редкие серебряные нити в волосах, строгое платье и чепец. И все так же вышивает очередную белоснежную салфеточку.
- Матушка... - никогда не любил так ее называть, но уж ладно, пусть. Сегодня у нас праздник. Я вернулся к ней, выиграв схватку с жизнью, на мне лейтенантский мундир, в правой руке треуголка, левой я придерживаю шпагу. И еще мне положено жалование. Я доказал ей, что не такой уж я пропащий, что теперь она может на меня рассчитывать. Как прекрасно чувствовать себя взрослым...
- Матушка, это я, Роберт, вы меня узнаёте?
Но я уже уловил что-то не то в ее взгляде, и хотя она не раскрывает рта, за какую-нибудь долю секунды мне все становится ясно.
Ничего не изменилось. Все годы стараний были напрасны. Ни мой чин, ни жалованье ничего не стоят теперь. Я должен был раньше подумать о родителях, когда норовил чуть что улизнуть из дома, когда думал только о своем удовольствии, когда путался с Джун, когда шатался с мальчишками в порту, среди пропойц и шлюх. А отец в это время надрывался в мастерской, и некому было ему помочь. Это я свел его в раннюю могилу - своими выходками, дерзостью и ленью. А Мэри одной пришлось совсем худо, после того как я пропал неведомо куда. И ничего теперь не исправишь. Поздно.
- Нет! Нет! Матушка! Послушайте меня!
- Эй, парень, будет тебе орать, ночная вахта рядом, перебудишь ведь всех...
Еще несколько мгновений я пытаюсь сообразить, что происходит. Вокруг сыро и темно. Койка мерно покачивается, совсем тихо, наверное, снаружи почти полный штиль. Лазарет освещают жиденькие лучи рассвета. Я жив, я снова маленький, Мэри далеко, и я теперь ни в чем не виноват.
- Что, плохое приснилось? - интересуется Найджел, в утренних сумерках выглядящий совсем не так, как днем. И спина не такая уж прямая, и морщины вокруг глаз явно не только от моряцкой привычки щуриться на солнце, и еще утренний кашель, расплата за пристрастие к табаку. Отчетливо видно, что он уже далеко не молод, потрепан жизнью и порядком устал. Почему-то именно это вызывает огромное облегчение, как будто его несовершенство каким-то странным образом оправдывает мое собственное.
- Плохое, сэр. Мне когда еще говорили, что я пропащий, и толку от меня никакого. Видно, так и есть.
Найджел кривит рот, что, как я уже знаю, у него означает крайнее раздражение.
- Так и будет, если голову себе этим забивать, - резко произносит он, вдруг чем-то напомнив мне отца. - Хватит уже, всё, дело прошлое. Сколько можно?
- Виноват, сэр...
- Кто тебе говорил-то такое? - неожиданно спрашивает он.
- Что? А, это... Мэри, кто ж еще.
- Это которую ты все по ночам звал?
- Так, сэр.
- И что, так с этим и носишься? До сих пор?
- А что я сделаю-то, сэр, ведь и правда так, дома от меня сроду толка не бывало. Мэри не помогал почти, да еще отец думал - вырасту, так он дело мне передаст. Старался бы как следует, вот и было бы по-хорошему, как у всех...
- Как у всех? Это, значит, когда все как положено?
При этих словах он странно усмехается, будто увидел за моей спиной что-то забавное, но не совсем пристойное.
- А хочешь, покажу кое-что?
И не меняя выражения лица, запускает руку за ворот и вытягивает оттуда уже знакомый мне медальон.
- Я тебя обманул давеча. Моя это семья, жена и мальчишки, в Глазго остались. Деньги шлю исправно, навещаю раз в год, денька на два, а там снова в море... все честь честью, у других и того нет...
- Почему... почему, сэр...
- А потому что девять лет назад тоже вот решил, что пора за ум браться. Чтобы, значит, было как у всех. А то состаришься, и будешь один как перст. Мало ли что к женщине меня сроду тянуло не больше, чем к фонарному столбу...
Я сижу в койке не дыша и не зная, куда девать глаза. Но он уже не замечает меня, страстно доказывая что-то самому себе, будто продолжая начатый много лет назад, но так и не законченный спор.
- Ну и женился на первой приличной девице, что подвернулась, мне же без разницы... дурное дело нехитрое. А пока понял наконец, что же я, дурак, делаю, успел уже двоих настрогать. Вот тебе и весь сказ...
Наконец он снова переводит взгляд на меня, возвращая на лицо привычное выражение - уверенное и чуть недовольное.
- Так что успокойся, юнга, дура она была, твоя Мэри... И всё, хватит прошлым маяться, давай лучше о будущем подумаем. Книжку давай сюда. Урок на сегодня выучил? Начинай...

31

Найджел устало захлопывает книгу.
- Не пойдет. Еще раз. Звания по порядку возрастания.
- Матрос... старший матрос...это... Leading Rate... потом... Chief Petty Officer...
- Petty Officer, юнга. Плохо. Так-то ты готовился...
- Готовился, сэр...
- Не вижу. Хотел тебе нынче вторую главу дать, да, похоже,поторопился. Голова другим забита. О чем думаешь?
Я вздрагиваю, вспомнив давешние отцовские слова. Мне невыносима мысль, что он ведь тогда мог быть и прав. Вроде бы я вчера честно пытался приготовить урок. Но, что греха таить, думалось мне все больше о вещах, далеких от предмета моих стараний...
- Виноват, сэр... - бормочу я, - запомнить не получается.
- А говорил, память хорошая?
- Хорошая, сэр, только не на такое...
- Память должна быть на всё. Постарался бы, так смог.
- Я старался...
Найджел хмыкает.
- Кого обмануть думаешь, юнга? Твое ведь будущее на кону, не мое. Или решил, что теперь все у тебя само пойдет?
- Нет... правда, нет... я не хотел...
- А это ведь только начало. Ремесло придется осваивать. Да не с книжкой, а по-настоящему, на палубе, в качку, в дождь, ветер... тогда тоже скажешь, что запомнить не получилось?
Странно, я и не знал, что можно так стыдиться из-за такой ерунды. Обещал что-то сделать и не сделал. В первый раз, что ли?
- Простите, сэр, я все понял... я правда завтра приготовлю...
- Вот завтра и проверим, как понял. А сегодняшнего урока ты не выучил. Что за это полагается?
Я на миг замираю. Бросаю на Найджела быстрый взгляд.
И, решительно сглотнув, начинаю выбираться из койки.
- Отставить, юнга. Прощаю на этот раз. Подождем до завтра...
...........
Намертво вцепившись в переплет скверного серого картона, не разгибаясь, я сижу над неряшливо отпечатанными страницами и долблю, долблю так, как никогда в жизни. Я не обращаю внимания, что в лазарете стемнело, и доктор, покачав головой, поставил поближе к моему ложу зажженную лампу.
Боз, ближе к ночи просунувший было голову в дверь, наткнулся на его свирепую физиономию и исчез, не рискнув войти целиком. Сам я его просто не заметил, поглощенный своим занятием. То же можно сказать и о некоем приглушенном разговоре, состоявшемся чуть позже в паре ярдов от меня. Его содержание, хоть и уловленное моим слухом, не коснулись мозга и не застряло в памяти. Знакомые голоса раздавались из укромного уголка, отгороженного от остального мира лабораторным шкафом:
- ...вызвал к себе и давай пытать по новой: в какое место ударили, да чем, да с какой силой, да скоро ли смерть наступила...
- А ты что?
- Ну что я? Слава богу, не вчера родился. Отвечаю - все записи в сохранности, сэр, извольте сами убедиться... и журнал ему под нос. А он: записи это ладно, а вы мне скажите, по вашему разумению, кто это все-таки мог быть? Сильный мужчина или не обязательно, да с какой стороны, да каким орудием, да нет ли кого на борту, кто с собой мог иметь подходящий предмет...
- Орудие тут какое угодно может быть. Да и с чего решили, что это преднамеренно? Прихлопнуть могли сгоряча, в ссоре, или палубу качнуло, да и приложился неудачно, или...
- Орудие как раз не любое. Предмет маленький совсем, тут большого и не надо. Да и знали, куда били, аккурат в висок, так что не волнуйся, все честь по чести. Капитану-то я ничего не сказал, а потом уже, вечером, вспомнил, о чем тут мальчишки шушукались...
- Так ты слышал? И мне не сказал?
- А тебе к чему, скажи на милость? Так, вздор всякий. Сами решили найти злоумышленника. Молодежь, ясное дело, лучше всех разбирается. Даже преподобного припомнили, до кучи...
- Вот же паршивец, мало ему одной взбучки... Опять за свое взялся.
- Да погоди ты. Я вот тоже посмеялся тогда. А потом, позже, мне в голову и стукнуло...
- Что это?
- А то, что капеллан на правой руке перстень носит. Черный такой, увесистый, и размером немаленький... Вот и думаю теперь, что делать... Докладывать, или...

32

- Давай, чины по возрастанию.
- Able Rate, Leading Rate, Petty Officer, Chief Petty Officer.....
- Стоп. Теперь по убыванию.
- Admiral of the Fleet, Admiral, Vice Admira, Rear Admiral, Commodore, Captain Commander, Lieutenant Commander...
- Состав экипажа.
- Капитан, помощники, офицеры, унтер-офицеры, сержанты, капралы, боцман, квартирмейстер, штурман...
- Хватит. Судовая роль.
- Э-э... журнал...
- Документ.
- Документ, в котором значатся имена, должности и обязанности членов экипажа...
- Вроде того. Ладно, будет. Вот теперь вижу, что учил. Вторую главу приготовишь на завтра. Как понял?
- Все понял, сэр...
- И гляди, другой раз не спущу. Все сразу припомню, и лень вчерашнюю, и болтовню не по делу...
- Э... какую болтовню, сэр?
- А с толстяком этим, как его... Грегори Боз, вечно нос сует куда не надо. Вахтенный говорит - вчера у капеллановой каюты его видел... ну, не у самых дверей, так, крутился неподалеку... Что ж вы его в покое никак не оставите?
Наученный горьким опытом прошлого раза, не спешу отвечать на вопрос.
- Парень, - спокойно произносит Найджел, - посмотри на меня. Посмотри, я сказал.
Лицо у него помятое, серое с недосыпа, резче стали морщины вокруг глаз.
- Давай так. Уилкса я знаю хорошо. Если я тебе скажу, что это точно не он, ты угомонишься? Я тебя когда-нибудь обманывал?
Снова угрюмо опускаю взгляд.
- А-а, - вдруг понимает боцман, - что я тогда с медальоном... да, было дело. Хотел, чтоб до тебя дошло как следует. Поганая эта жизнь, юнга, приходится иногда и солгать.
Такого я никогда не слышал не только от взрослых, но даже от своих ровесников. И в кошмарном сне не мог вообразить, что подобные вещи можно произнести вслух. Я был бы меньше ошарашен, признайся мне Найджел, что принимал участие в черной мессе.
- А как же... - растерянно спрашиваю я, забыв о саднящей душу обиде, - а как же так можно, сэр?
Он невесело усмехается, обнажая желтые от табака зубы.
- А тут каждый раз отдельно надо думать. И самому. По-другому не выходит. Ну ладно, хватит тебе койку пролеживать, марш наверх. Найдешь Бингса, он там с парнями, снасти учатся сворачивать. Урок вечером приготовишь. Как понял?

............

В мире взрослых что-то происходит.
Это чувствуется во всем. Общее напряжение повисло в воздухе, и чем ты моложе, тем сильнее его ощущаешь. Офицеры нервничают, нижние чины с остервенением драят палубу, треплют пеньку и латают паруса. О мальчишках и говорить нечего - никто не осмеливается поднять глаза от настила.
Капитан у себя на мостике, взгляд поверх голов, руки сзади сцеплены в замок. Не оборачиваясь, отдает распоряжения застывшему за спиной старшему помощнику. Он очень тих, не бранится и не повышает голоса. Никогда бы не подумал, что это может быть так страшно.
Несколько часов обучения под началом Бингса проходят в унылой тишине, прерываемой только скрипом рангоута, напряженным пыхтеньем самых младших и краткими отрывистыми командами. Кто-то, нечаянно запутав снасть, получает оплеуху, но не смеет даже пикнуть в ответ. Только после четырех склянок второй помощник боцмана чуть ослабляет надзор и отлучается, и я поворачиваюсь к Бозу, который давно поглядывал в мою сторону, но заговорить не рискнул.
- Эй, - шепчу я ему , - что тут у вас?
- Кэп не в себе. Сейчас еще ничего, утром такое творилось...
- Какая муха его укусила?
Он молча и многозначительно улыбается, наслаждаясь своим преимуществом.
- Рассказывай, - требую я...
Через пять минут Бингс возвращается, и на баке снова воцаряется угрюмое молчание. Боз даже повернулся ко мне спиной, демонстрируя полнейшие прилежание и благонравие. Я, как и все, старательно вожусь с такелажем, но время от времени, не выдержав, бросаю быстрый взгляд в сторону мостика. Чувства, которые я сейчас испытываю, можно определить примерно так: натянутое сочувствие пополам со злорадством. И еще к этому примешивается невольное уважение.
На месте начальства я бы сейчас не стоял в струнку, сдерживая себя перед подчиненными, а орал ругательства и бился головой об стену. Завтра заходить в порт, в тихую погоду и мирное время лишившись двух членов экипажа, на борту вместо капитана командует кто-то до сих пор не пойманный, в свидетельстве о смерти лейтенанта вписана наглая ложь, а сегодня утром корабельный врач явился на неурочный доклад и, пряча глаза, тихой скороговоркой...
- А разве его могут судить? - спросил я Боза несколькими минутами раньше.
- Вряд ли, - помотал он головой и добавил, явно повторяя чужие слова: - духовная особа, это тебе не Найджел и не лейтенант... потолкует с глазу на глаз, предложит уйти по-хорошему, пока слухи не пошли...
"- Слухи, упорные слухи, - всплывает у меня в памяти, - они не появляются на пустом месте" . И взгляд Найджела из-за решетки...
- Боз, - шепчу я, замирая от страха и азарта, - ты сам-то веришь, что это он?
- Так для всех будет лучше, - пожимает он плечами, - а тебе что, жалко его стало?
Появление Бингса избавляет меня от необходимости отвечать на вопрос.

33

- Сутки делятся на шесть вахт по четыре часа, вахта с полуночи до четырех - самая тяжелая, именуемая "собачьей"... В восемь утра - четыре сдвоенных удара, половина девятого - одна склянка, девять - один сдвоенный удар, полдесятого - один сдвоенный и одинарный, и так до полудня, когда пробивают рынду, три троекратных удара в судовой колокол...
Cижу, мерно раскачиваясь, глаза слипаются, и вдруг, на секунду провалившись в сон, вздергиваю голову и просыпаюсь.
Постранство вокруг меня слабо освещено масляным фонарем, сыро, в щели задувает, по переборкам движутся взад-вперед бледные дрожащие тени. Зябко, неуютно, очень хочется спать. Оторвавшись от урока, я воровато поглядываю на собственную койку. Неудобная, полусырая и холодная, сейчас она представляется мне самым желанным на свете ложем, особенно как вспомнишь, в котором часу завтра вставать. Теперь, когда рядом нет Найджела, чувство долга слабеет, зато голос врага человеческого звучит все отчетливее. Я уже готов забыть все благие намерения и отложить книгу, когда с верхней палубы по трапу начинает спускаться пара босых и грязных ног, в точности таких же, как мои собственные. За ней следует другая, третья, и предназначенный для нашего ночлега отсек жилой палубы постепенно заполняется моими товарищами. Мне неловко перед ними, работавшими на ветру и холоде еще добрых два часа после того, как я был отпущен для приготовления урока. Привелегированное положение сделало то, чего не могло сделать наказание - превратило меня в изгоя.
Угрюмо, в полном молчании, вчерашние друзья смотрят на меня. Боз прячет глаза и делает вид, что со мной незнаком. И когда я уже начинаю подозревать неладное, по трапу запоздало спускается маленький Сай, изрядно прихрамывающий и с зареванной физиономией.

.......................

- Сутки делятся... сутки делятся...
- Стоп.
Найджел опускает книгу на стол и припечатывает сверху ладонью.
- Хватит. Я тебя предупреждал.
Мне не страшно. Не обидно. Мне просто никак.
- Я не буду вашим помощником, сэр, - произношу я, не узнавая собственного голоса.
Найджел застывает на месте, как в игре "Замри!". Медленно поворачивается в мою сторону.
- Что ты сказал, сынок, повтори, я не расслышал.
- Я не бу...
Меня прерывает затрещина. Судорожно вздохнув, я заканчиваю:
- Я не буду вашим помощником. Простите.
Найджел замахнулся снова, но, видно, сообразив, что это не поможет, уставился на меня в упор.
- Ты что, сдурел? В чем дело?
Не выдержав, я отвожу взгляд.
- Говори, по-хорошему прошу.
Я молчу, сжавшись в ожидании. Проходит несколько секунд.
- Ну и черт с тобой. Ты списан на берег. Завтра зайдем в порт, чтоб духу твоего здесь не было.
- Слушаюсь, сэр, - тихо отвечаю я.
- Убирайся.
Молча поворачиваюсь и иду к двери.
- Стой.
Останавливаюсь. Глаза сухие, внутри все заледенело.
- Что. С тобой. Случилось. Говори, парень.
Найджел приблизился, обошел кругом, нагнулся к самому лицу.
- Бобби.
Вздрогнув, снова отворачиваюсь. Слезы подступают к глазам, но сейчас я знаю точно, что плакать не буду.
- Вот оно что... не хочешь кошку брать в руки.
Я не плачу, нет, проклятье, нет...
Задубевшая рука смыкается на моем запястье, царапая кожу. Найджел тянет меня к хорошо знакомому месту.
- Сядь, юнга. Потолкуем. Сядь, кому сказал. Ну!
Приходится подчиниться. Боцман опускается рядом на застеленный парусиной широкий рундук, но заговорить не торопится. Вынимает кисет, трубку, закуривает.
- Упрямый, значит. Это хорошо. Если, конечно, по делу, а не по дурости малолетней. Думаешь, ты откажешься - другого не найдут? - я не вижу его лица, но слышу, как он невесело усмехается. - Да тут, брат, только свистни...
Найджел неторопливо затягивается, выдыхает табачный дым, неожиданно пряный и ароматный.
- Выход тут только один.
- Какой, сэр?
- Дослужиться до чина, когда самому наказывать не придется. А заодно и тебя не тронут.
- Это кто? - мрачно уточняю я на всякий случай.
- С младшего лейтенанта начиная. Смертная казнь - это да, а вот до шкуры твоей уже не доберутся...
Я смотрю на него, потрясенный.
- Как... с младшего лейтенанта... а вы же...
- Дошло наконец, - хмыкает Найджел, - а с чего, думаешь, я тебе долблю... Учись, парень, учись, пока не поздно. У тебя сильный козырь есть. Молодость.

34

- Проходите, Уилкс. Присаживайтесь.
- Благодарю.
- Коньяку?
- Извольте.
- Вы не удивлены?
- Я давно ждал этого разговора. Неделей раньше или позже - не имеет значения.
- Полагаете, мной движет личная неприязнь?
- Как можно, сэр? Офицер и джентльмен не позволит себе скатиться до сведения счетов. Рано или поздно обязательно отыщется законный повод.
- Так передо мной жертва клеветы?
- Я не вижу смысла, капитан, оправдываться перед тем, кто предубежден против меня.
- А вы предпочитаете предстать перед беспристрастным судом?
- Беспристрастен только один суд. Но я надеюсь предстать перед ним не раньше, чем сумею искупить земные прегрешения.
- Все-таки вам есть в чем покаяться, Уилкс.
- Да, сэр. И я заслужил все, что происходит нынче со мной.
- Могу ли я узнать, чем именно?
- Ненавистью, которую питал к ближним, ничуть не более грешным, чем я сам.
- Вы имеете в виду меня или Найджела?
- Что толку в именах, сэр. Слишком много их пришлось бы называть.
- Еще рюмку?
- Благодарю.
- Вы ненавидели Уильяма Берри?
- Как и вся команда, сэр.
- Вы убили его?
- Я много раз мечтал об этом.
- Он вас шантажировал?
- Нечем было.
- Но вы были на него обижены?
- Не больше, чем юнга Браунинг.
- Так это он убил?
- Хотел бы я так думать. Но вряд ли. Силенок бы не хватило. Впрочем, это предположение не глупей любого другого. Позволите еще рюмку?
- Может, вам уже довольно, Уилкс?
- А я еще рискую что-то потерять, сэр? Ваше уважение? Репутацию на борту? Доброе имя в глазах церкви?
- Хотя бы самоуважение.
- На что оно мне, лишенному всего остального?
- Помнится, в детстве я слышал на проповеди, что любому грешнику остаётся надежда на спасение.
- Я грешен прежде всего перед собой, сэр, за что и готов понести наказание. И закончим на этом. Можете быть спокойны, завтра поутру первым человеком, ступившим с трапа на берег, буду я...

35

- Анна-Мари, Анна-Мари, прощай!
Ветер в снастях поет,
Русые кудри вьет.
Встретимся мы через год
Или нет?
К весту наш курс, хей хо!

Первый куплет проревел сорванным голосом невысокий, коренастый детина с голыми мускулистыми руками и лицом, изуродованным шрамами. Его собутыльники, сдвинув кружки, с чувством подхватили припев. Тянули они кто в лес, кто по дрова, но были при этом так серьезны, что никому и в голову бы не пришло улыбнуться. Веселье за соседним столом явно достигло высшей точки, и я вопросительно покосился на Найджела. Но он остался совершенно невозмутим, только слегка кивнул в знак того, что причин для беспокойства нет.
- Смотри, парень, - наставлял он меня поутру, приводя себя в порядок перед торжественным сходом на берег, - сегодня день особый. Хоть ты и вырос в портовом городе, тебе многое будет впервой. В общем, держись меня, помалкивай, смотри и учись. Пей, сколько я позволю. А если почуешь, что пахнет дракой, живо ныряй под стол или отползай в угол подальше, где не достанут. Понял?
-  Так точно, сэр, - нервно ответил я, в сотый раз одергивая на себе единственный приличный костюм, пошитый еще Мэри год назад. И штаны, и куртка уже стали мне коротковаты, да и совсем новыми, по чести говоря, назвать их было нельзя. Но, по крайней мере, все было чистое и опрятное. Поплевав на сапоги, я тщательно натер их ветошью, стараясь придать себе чуть более праздничный вид.
- Ничего, юнга, - подмигнул мне Найджел, - сойдет. Где наша не пропадала...
Тут, переусердствовав в громкости исполнения, солист за соседним столом впезапно захрипел, закашлялся и вынужден был уступить партию одному из товарищей. Тот, похоже, обладал более крепкой глоткой, зато безбожно фальшивил.

Анна-Мари, Анна-Мари, встречай!
Ветер нас к дому мчит,
Сердце сильней стучит.
Черных волос твоих
Вижу вихрь!
К дому наш путь, хей хо!

Не в пример этим горлопанам, Найджел с самого прихода держался в кабаке степенно и тихо, чем даже слегка меня разочаровал, ибо в моем понимании настоящий морской волк должен был вести себя на берегу несколько иначе. Но, к моему удивлению, его встретили дружным приветствием с разных сторон зала. Наша компания, включая, кроме самого боцмана, двух его помощников, оружейного мастера, парусного мастера, старшего плотника и прочих, была удостоена всеобщего внимания. После первого обмена новостями,  вопросами и солеными шуточками  все, наконец, приступили к тому, о чем мечтали месяцами, терпя начальственные взыскания, стоя в непогоду ночную вахту или часами работая помпой в трюме, по щиколотку в ледяной воде. Как ни старался я держаться стойко, голова пошла кругом после первого же стакана, и Найджел только прицокнул языком, глядя на меня.
- Ну ты даешь, парень. Что, дома вовсе этого не знал?
Припомнив давнюю историю, связанную с Мэри и ее настойкой, я отрицательно помотал головой.
Сам боцман пил, пожалуй, побольше прочих, но выпивка, казалось, совсем на него не действует. Да и остальные мужчины, поражая мое воображение, осушали кружку за кружкой, почти не меняясь при этом в лице. Разве что их обветренные красные физиономии приобретали какое-то задумчивое выражение, да разглаживались морщины вокруг глаз...

Если ж вкруг мыса Горн
Выпали мне пути,
Мне не помогут черные,
Русым меня не спасти.
Зелень твоих кудрей
Льется тугой волной.
Голый Ганс,
О голый Ганс,
Попляши со мной!

С последними словами песни, бог весть отчего, я вдруг ощутил дурноту и сильное головокружение. Пол под ногами качнулся, вновь превращаясь в палубу, и плохо соображая, мало что видя, я только почувствовал, как две пары крепких рук волокут меня по направлению к двери...
- Эй ты, как там тебя, Боз, ну-ка прямым курсом сюда! Вот, посидишь с ним, пока не очухается. Да смотри, случится что - голову оторву, - донеслось до меня вместе с обрывком последнего куплета, прогремевшим из раскрытой двери кабака:

- Голый Ганс,
О голый Ганс,
Попляши со мной!

36

- Давай, парень, пусть прочистит до конца, легче станет.
Я испытывал сильное желание заткнуть Бозу рот, но не мог, занятый более важным делом. Я стоял, перегнувшись через деревянные перила, отполированные животами моих предшественников, и возвращал все съеденное и выпитое за сегодняшний вечер. Волны дурноты накатывали одна за другой, и оставалось только терпеть и молиться, чтобы все это когда-нибудь закончилось.
Боз сидел рядом на крыльце, деликатно отвернувшись, чтобы не смущать меня.
Дождавшись, наконец, окончания шторма, я со стоном разогнулся, помедлил еще секунду и на нетвердых ногах направился к Бозу. Тот подвинулся, освобождая мне место:
- Отпустило? Плюнь, все новички поначалу так, а потом ничего, привыкают.
- Чего пристал, - буркнул я в ответ, задетый его снисходительным тоном, - тебя просили?
- Так Найджел и Бингс тебя наружу волокли, подышать, а тут я на грех попался. Совсем, что ли, не помнишь?
- Нет. Стакан брал - помнил, а потом как отрезало... Ну и дрянь, - с чувством добавил я и смачно сплюнул в сторону.
Мы помолчали. Сидеть на крыльце было зябко, но пока терпимо, да и возвращаться в кабак совсем не тянуло. Ночной ветерок приятно освежал ноющую голову; желудок, добившись своего, тоже угомонился. Теперь хотелось только одного - замереть и не двигаться, чтобы не спугнуть это блаженное состояние.
Тут из-за неплотно прикрытой двери снова донеслись крики, смех и хриплый голос, уже выводящий новую песню.

О несчастный Ройбен Ренцо!
Ренцо, парни, Ренцо!
В матросы Ренцо устроился,
Попал на борт китобойца.
Но не знал он в жизни удачи:
Разложили его однажды у трапа
И всыпали сорок горячих…

На последних словах Боз многозначительно хмыкнул. Я мрачно потупился, снова вспоминая, к какой касте корабельной иерархии теперь принадлежу.
- Ну и как он, - внезапно произнес Боз, - не очень зверствует?
- Кто? - спросил я удивленно.
- Кто-кто, Найджел твой. Ему, если раз попадешься, неделю чесаться будешь. Так каково у такого в учениках...
- Да ты что, - возмущаюсь я, - он не такой, что ты вообще понимаешь...
- Ага, как же. Может, скажешь, у нас на борту в боцманах святой ходит?
- Ну... нет, конечно. Всякое бывает. И дерется иногда... Но все равно... А что он... ну, это...
- Содомит, - с ухмылкой подсказывает Боз.
- Ну да... ну и что... знаешь, не сказали бы, сроду не догадался. Человек как человек...
- Ты много таких знал? - странно изменившимся голосом спрашивает Боз.
- Нет, - вынужден я признать, - никогда.
- Вот и помалкивай, - с неожиданной злостью отвечает он, - еще узнаешь, каково это - у такого под началом ходить...
- А что? - осторожно спрашиваю я, чувствуя себя последним дураком.
- А то, что пока ты в юнгах, цена тебе на борту грош. Покалечишься или концы отдашь, никто слова не скажет. А бывает и хуже того.
- Куда уж хуже... - я осекаюсь, внезапно поняв, о чем речь.
- Бывает, не бойся, - заверяет он меня, - тут к кому попадешь. Если старший совесть имеет, считай, повезло. А то... нет-нет да перехватит на галерее, когда нет никого, ножиком потычет, не сильно, так, припугнуть... И ухмыляется вот этак - ну что, надумал? Нет? Смотри, парень, у меня терпение кончается... Даю сутки на раздумье, а потом уже спрашивать не буду...
- С тобой что... правда такое было?- задаю я идиотский вопрос.
- Не твое дело, - зло отвечает Боз, и по звуку голоса я ошарашенно понимаю, что он вот-вот заплачет.
- А ты что?- снова спрашиваю я, не в силах остановиться.
- А я... - начинает он, но внезапно удивленно поднимает брови и, указывая на что-то за моей спиной, неестественно таращит глаза, - эй, смотри, парень, это за тобой, наверное.
Я поспешно оборачиваюсь к дверям - и вдруг, оглушенный ударом в затылок, мешком оседаю на занозистые доски крыльца...

37

Пробуждение с похмелья никак нельзя назвать приятным. Даже если оно не происходит ветреным осенним утром на сыром крыльце матросского кабака и не сопровождается острой болью в затылке, как в моем случае. А все эти обстоятельства, вместе взятые, кого угодно способны повергнуть в уныние. Открыв глаза, я застонал от отвращения к окружающему миру и поспешно зажмурился. Но лежать на голых досках было неудобно, с непривычки ломило все кости, и вдобавок ужасно хотелось пить. Поняв наконец, что снова провалиться в спасительное забытье не удастся, я осторожно приподнялся, опираясь на руку, и огляделся по сторонам. Видимо, я находился в одном из так называемых веселых кварталов Дувра. Кругом высились двух- и трехэтажные кирпичные дома довольно уродливого вида, порядком обветшалые, черные от въевшегося угольного дыма, разделенные грязными двориками, узкими, как колодцы. Судя по солнцу, было позднее утро. Но здешние обитатели, похоже, не доверяли дедовской поговорке, прославляющей того, "кто рано ложится и рано встает". В соседних домах только-только начинали открываться ставни. Слышались вялая перебранка, плеск выливаемой из ведра воды, скрип несмазанной двери, собачий лай. На крыльцо дома напротив вышла неопрятная молодая особа в одном шлафроке и ночном чепце и, совершенно не стесняясь своего вида, сладко зевнула и поскребла пятерней в спутанных волосах. Смутившись, я поспешно опустил голову.  От этого движения боль в затылке запульсировала с новой силой. Чем же меня вчера так приложили...
Впрочем, додумать свою мысль до конца я не успел, потому что входная дверь противно заскрипела, пропуская на крыльцо массивную мужскую фигуру . Раскачивающейся походкой, выработанной годами пребывания на шаткой палубе, ко мне приблизился первый помощник боцмана. Его пухлая физиономия, и раньше-то не часто озаряемая улыбкой, сейчас недвусмысленно сулила все кары небесные каждому, кто подвернется под руку.
- Имя? - буркнул Джексон, явно ища, к чему придраться.
- Юнга Браунинг, сэр.
- А ну встать!
Я поспешно выполнил приказ.
- Пьян, что ли? ( в переводе это означает : три дюжины кошек хочешь? )
- Никак нет, с похмелья... ( благодарю покорно, сэр, не хочу...)
- Как тут оказался?
- Вчера дурно стало, сэр, вывели наружу, подышать.
- Так всю ночь и пролежал?
- Виноват, сэр, - ответил я, припомнив многочисленные советы парней, касающиеся подобных случаев. Неважно, вправду ли ты  виноват или нет, и возможно ли вообще в твоем положении быть виноватым. Главное - чтобы высший ясно почувствовал, что ты признаёшь его власть и хорошо помнишь свое место. А то ему, чего доброго, захочется освежить в твоей памяти морской устав.
- Черт с тобой, - проворчал Джексон, меланхолично ковыряясь в зубах, - вольно. Давай, живо дуй к боцману, он уже на ногах, тебя спрашивал. Ну!

.....................

- Так что там у вас все-таки стряслось, молодой человек? - полюбопытствовал Чейни, ощупывая мой затылок, - здесь больно?
- Ой....
- Ясно. Повезло, всего-навсего шишка.
- А что могло быть?
- М-мм... - неторопливо протянул Чейни, - выбор богатый. Например, перелом первого позвонка. Или, как легкий случай - сотрясение мозга.
- Да ну?
- Вот тебе и ну. Затылок вообще слабое место, особенно если умеючи взяться. Не знаю почему, но тот, кто бил, еще придерживал руку. С кем подрался, герой?
- Ничего я не дрался. С Бозом болтали... А потом он... это...
- Что? - зло спросил Найджел, - куда этот паршивец девался? Через два часа отчаливаем, мать его... Что он говорил?
- Ну... вас ругал, сэр, - вынужден был признать я, - и еще рассказывал, это... ну, как его раньше гоняли, давно... на прежнем месте, наверное...
- Не было у него прежнего места, с десяти лет здесь, на "Геркулесе". Дезертировал, что ли? Но почему? Мальчишка как мальчишка, на нормальном счету... Обижали его? Жаловался на кого-нибудь?
- Да я толком и не понял... начал вроде что-то рассказывать, потом сконфузился, разговор оборвал... что же дальше-то... Ой, а потом по затылку меня двинули. Да так больно... будто железкой, право слово.
- Кто двинул?
- Виноват, сэр, не приметил. Но не Боз же, в самом-то деле.
- Но вы же на крыльце одни были?
- Вроде так, сэр.
- Значит, все-таки он. Только зачем? Ты, юнга, может, спьяну спутал?
- Нет, сэр, вот это как раз помню.
- Черт знает что. Бен, ты понимаешь что-нибудь?
- А ведь это не кулаком били, - заметил Чейни, - похоже, и правда железо, ничем другим так не припечатать...
- Ладно, - вздыхает Найджел, - свободен, юнга. Иди наверх, дел сейчас всем хватает.
- Слушаюсь, сэр.
- Если вернется все-таки твой Боз, прямым ходом его ко мне. Уж я с ним потолкую...

38

Коробочка сделана из темного полированного дерева с приятным, но незнакомым запахом, почему-то наводящим на мысль о бакалейной лавке с ее ароматами ванили, какао, перца и корицы. Дощечки плотно подогнаны, изящные медные защелки легко поддаются даже моим ослабевшим после болезни пальцам.
Мне девять. Я сижу в постели, очень похудевший, обритый наголо, только что переодетый в свежую рубаху. Я долго болел, чуть не умер, и поэтому мне теперь все можно. Я твердо уверен, что попроси я сейчас луну с неба, мне бы не отказали. Но я попросил дать мне музыкальную шкатулку, и даже со стороны Мэри не последовало возражений.
Шкатулка когда-то принадлежала моей покойной матери. Я совсем ее не помню, слишком мал был, когда она умерла. Так, по крайней мере, утверждает отец. Но если застыть на минутку, закрыв глаза и ни о чем не думая, иногда удается услышать низкий женский голос, совсем не похожий на голос Мэри. Звучит он чуть насмешливо, неторопливо, и это очень приятно  - по контрасту с вечным понуканием взрослых: а ну живо домой, ужин остынет; или - одевайся скорее, что ты там возишься; или - а ну шевелись, когда тебя отец зовет. Иногда голос не хочет являться, но я точно знаю, что обязательно добьюсь своего, не в этот раз, так в следующий.
Отец говорит, что характером я пошел не в него, а в мать.  Намекает ли он, что поэтому от меня и нет никакого толка? Трудно понять, потому что в добром настроении он произносит эти слова так, а в дурном - иначе. Слишком все сложно в этой жизни. Вернемся лучше к шкатулке.
Ее достоинства не ограничиваются внешним видом. Если откинуть крышку, под ней открывается маленький прекрасный мир. Он состоит из красной бархатной обивки и укрепленного в центре медного диска, на котором застыли в объятии две маленькие куклы - пастух в шляпе с лентами и пастушка в широченном платье, с посохом, увитым розами. На задней стороне крышки имеется маленькое зеркальце, удваивающее прелесть сцены. А если покрутить ключик, вот этот, сбоку, диск начинает вращаться, как будто куклы танцуют, и еще звучит мелодия.
- Хорошо темперированный клавир, - раздается у меня над ухом, и я вздрагиваю от неожиданности. Доктор Грей, как всегда, подошел незаметно. Бог знает, как ему это удается, он человек немолодой, грузный, высокий, и еще припадает на одну ногу. Как странно - доктор, а сам себя вылечить не может. А еще Мэри его не жалует и считает безбожником. Наверное, потому что он неизменно приветлив с окружающими, а со мной говорит, как с равным.
- Как сегодня ваши дела, молодой человек? - спрашивает он, с трудом усаживаясь у моей постели и раскрывая саквояж. - Вижу, вы интересуетесь музыкой? Похвально, похвально...
- Баловство, - ворчит отец, - вас послушать, доктор, так пиликать на расстроенной скрипке в кабаке и есть самое достойное занятие.
Доктор Грей отвечает невозмутимой улыбкой.
- Но мистер Браунинг, - обстоятельно произносит он, по очереди вынимая из саквояжа деревянную трубку, резной стеклянный флакон, лакричный леденец и тому подобные сокровища, - но мистер Браунинг, то, что вы слышите, есть вовсе не кабацкая сприпка, а творение одного из величайших мастеров Европы. Известно ли вам, что музыка способна исцелять от хворей, продлевать жизнь и даже врачевать душевные недуги?
Отец только досадливо машет рукой и выходит из комнаты. Мэри, как и подобает хорошей хозяйке, воздерживается от участия в споре. Но по ее лицу нетрудно догадаться, на чьей она стороне. Вскоре по уходе доктора шкатулка водворяется на прежнее место, в запертый ящик комода.
Мелодия больше не звучит. Мне остается только голос. Если закрыть глаза и терпеливо ждать, он обязательно придет снова.
...................

Вздрогнув, я открываю глаза, уверенный, что задремал стоя, среди белого дня, и что звучащая мелодия мне тоже приснилась. Но она слышится вновь, теперь даже отчетливее, и я понимаю, что спасен. Сон на вахте - самое страшное преступление, хуже, чем пьянство, воровство и, наверное, даже убийство. О страшных карах, которые обрушатся на голову нарушителя, нам напоминают почти ежедневно, сгоняя всю команду на верхнюю палубу и зачитывая вслух пункты морского устава, чтобы никто не мог отговориться незнанием. В ночных кошмарах я пару раз видел именно это - просыпаюсь, а передо мной кто-то из начальства, заставший меня с поличным.
Но передо мной стоит всего-навсего Джон, занявший место покойного Билли в неписаной, но железной табели о рангах, существующей в любой мальчишеской компании. Он парень неплохой, и если даже и заметил, что я клевал носом во время несения службы, то не подает вида. Он тоже прислушивается к мелодии.
- Откуда это? - робко спрашиваю я, чтобы отвлечь его внимание от собственного жалкого вида.
- Из капитанской каюты, - солидно отвечает он тоном посвященного, - у него шкатулка есть, Гарри рассказывал, он когда там прибирался, рассмотрел хорошенько и даже руками потрогал. Небось кучу денег стоит. Вот стану джентльменом, непременно заведу себе такую.
Мне хочется рассказать, что у меня тоже была такая, но Джон еще, чего доброго, решит, что я хвастаюсь или раскис при мыслях о доме.
- Я тоже хочу выслужиться, - неожиданно для себя признаюсь я, -  выйти в офицеры. Говорят, если очень стараться, можно успеть.
Джон некоторое время молчит, и когда я уже решаю, что совершил ошибку, доверив ему свои мечты, он снова подает голос.
- Может быть, - подумав, отвечает он, - я тоже слышал, были такие парни. Да чуть ли не с улицы, сироты, последняя рвань, всего и имущества, что на себе. Их потом начальство даже выше ценит, потому что упертые, смекалистые, за место свое крепче держатся, и жизнь повидали...
- Как Боз? - спрашиваю я, уверенный, что речь шла именно о нем.
- Ты что? - удивляется Джон, - у Боза отец не из бедных, бакалейную лавку держит. Просто он у него один, вот и носился с ним, в школу отдал, научил всему, что может понадобиться. Помнишь, он тогда хвастался? И как драться, если противник сильнее, и куда бить, и как убегать, если деваться некуда, и как не дать себя на пушку взять. Парни с ним связываться и не пытались. Билли разве что...
- А что Билли?
- А это ты уже застал. Вроде Билли пытался его обломать, все-таки старше на два года, здоровенный, в компании верховодит, а с корабля, если прижмет, бежать некуда...
- Обломать? - не понимаю я.
- Ну, это... - откровенно морщится Джон, - он вроде как баловался такими вещами, ну понимаешь... прохода ему не давал, ночью раз темную пытался устроить, в общем, на измор брал. Билли у нас вообще был затейник. Недели две вот так его мурыжил...
- А потом? - хриплым шепотом спрашиваю я.
- А потом... - задумывается Джон, и встретившись со мной глазами, тоже вдруг севшим голосом заканчивает : - а потом его и убили...

39

Матросский сундучок Боза - маленький, крепкий, с добротными замками - как и его хозяин, поддался не сразу. Крякнув с натуги, Найджел с третьей попытки все-таки просунул долото в нужную щель и с хрустом надавил. Потом, тяжело дыша, откинул крышку.
Сверху оказалась чистая смена одежды и завернутые в парусину новые башмаки, под ними - семейная Библия (редкий моряк раскрывает ее чаще, чем раз-два в год, но считается, что само ее наличие уже хранит владельца от всех бед), потом турецкий кинжал в ножнах, несколько серебряных монет в тряпице, еще горсть - россыпью на дне...
- Все последнее жалование, - констатирует капитан, криво усмехаясь неизвестно кому.
- Так, сэр. Видно, думал вернуться, - кивает Найджел, сохраняя на лице внешнюю невозмутимость, но я вижу, что у него дрожат руки.
- Что же ему помешало?
Пауза, я не догадался повернуть голову, и повышенный тон капитана заставляет меня вздрогнуть.
- Браунинг, я к вам обращаюсь.
- Виноват, сэр, - повторяю я спасительную формулировку, стрельнув глазами на боцмана в поисках поддержки, - оба мы были с похмелья, болтали о том о сем, ничего такого... а потом... стал он что-то рассказывать, как его притесняли, но не сказал, кто именно...
- А вы не догадались?
- Виноват, сэр.
- Ясно. Великолепно.- Капитан с хрустом выпрямляет спину, стискивает руки на груди и запрокидывает голову, становясь похожим на белый мраморный бюст, украшающий его собственный письменный стол. - Хотите, Найджел, угадаю, что за этим последовало?
- Извольте, сэр...
- Грегори Боз запаниковал, это его и погубило. Отвлек Браунинга, оглушил его и сбежал. Ему в голову не пришло, что замни он разговор, никто бы ничего не узнал. Проболтался он разве что настолько, чтобы вызвать смутные подозрения... очень смутные, скажем прямо. И уж конечно недостаточно, чтобы предъявить ему обвинение... которое уже погубило одного человека, поломало жизнь другому и чуть не подвело под петлю вас самого.
- Так, сэр.
- Бесподобно. Но как же, черт вас побери, Найджел, - капитан взял полутоном повыше, - как он смог это проделать? Я имею в виду - физически?
- Прощения просим, сэр, не понял...
- Как он, еще ребенок, смог одолеть взрослого парня пяти с половиной футов роста?
- Ну, сэр, с вашего позволения, и рост в драке иногда не главное, и вес тоже, - философски замечает Найджел, и в его голосе звучит невольное уважение, - если, скажем, Боз назначил ему встречу ночью на верхней палубе, один на один, вроде как поговорить... Билли, поди, и в голову не приходило бояться. Решил небось, что добился, так сказать, полной капитуляции. А мальчишка в темноте подкрался, сзади или сбоку, и в висок его ударил чем-нибудь тяжелым, с размаха... а вот сбросить за борт силенок не хватило. Зато в толпе затеряться для ребенка раз плюнуть, да и кто на такого подумает?
- И чем же, по-вашему, он уложил такого верзилу? - пытается возражать капитан, видно, больше для порядка.
- Ну... мало ли вещей найдется... кто, ты говоришь, у него отец?
- Бакалейщик, сэр, - выдавливает из себя насмерть перепуганный Джон, до сих пор не проронивший ни слова. Он, похоже, и сам не рад, что стал невольным Архимедом во всей этой истории. Сейчас он явно предпочел бы не бегать по улице с криком "Эврика!", а любым путем замять свое опасное открытие. Ибо, в отличие от меня, одиннадцатую заповедь -  "не высовывайся" - он успел на борту усвоить железно.
- Бакалейщик, - повторяет Найджел, - значит... ну вот хотя бы гирька небольшая, на веревочке, и не слишком тяжелая, чтобы, значит, управляться легче...
- У него целый набор этих гирек был, - убитым голосом подтверждает Джон, - я раз видел, когда он в укладке рылся...
- Найджел!
Сундучок мигом переворачивается вверх дном, но под серебряной мелочью на дне больше ничего не оказывается.
- За борт выкинул, ясное дело, - снова кивает Найджел, - руки ему жгло... - Помолчав, он неожиданно добавляет: - И как только себя не выдал. Это ж не бандит какой-нибудь... мальчишка. Он ведь больше на везении выскочил. Никому и в голову бы не пришло подумать. А страха поди натерпелся...
- Вы, кажется, готовы его оправдать, Найджел? - без тени улыбки спрашивает капитан.
Найджел в ответ тоже выпрямляется, и я ощущаю острое беспокойство. Чем-чем, но чутьем на опасность природа меня одарила с лихвой.
- А что же, сэр, ему оставалось делать? Тут ведь и моя вина есть, недоглядел...
Капитан упрямо сжимает губы и несколько секунд молчит.
- Но какого черта он не жаловался?!
Последний вопрос, хоть и брошенный в пространство, явно обращен к моему покровителю и заставил его откровенно поморщиться. Уже немного зная Найджела, я не сомневаюсь, что подобное обвинение для него тяжелее любого взыскания.  Ибо кто, как не боцман, отвечает за поведение личного состава судна и обязан знать обо всем, что на нем творится?
- Виноват, сэр... можно?
Капитан чуть скосил глаза:
- Браунинг?
Подобной уничижительной вежливости я никогда в жизни не встречал и уж подавно не ожидал, что капитан на такое способен.
- Простите, сэр... тут такое дело... жаловаться у нас не больно принято, за слабака сочтут. Да и потом, кто станет про такое рассказывать? А расскажешь - кто поверит? Да и Билли покойный наверняка не новичок был, все равно бы отбрехался... виноват, сэр, вывернулся...
Следует тяжелая пауза. Я давно потупил глаза, но взгляд капитана, кажется, проникает сквозь черепную коробку, сквозь веки, заглядывая в самую душу... Я уже абсолютно уверен, что он только притворялся по каким-то своим высшим соображениям, а на самом деле отлично знает о моем лжесвидетельстве в суде, и всегда знал, потому что от такого взгляда нигде и никогда не укрыться...
- Мистер Найджел, - раздается наконец в тишине, - напомните, сколько было назначено Браунингу за нарушение субординации?
- Дюжина вполсилы, сэр, - невозмутимо отвечает голос боцмана.
- Вижу, что оказалось недостаточно, - насмешливо констатирует капитанский баритон, и я каким-то шестым чувством понимаю, что опасность миновала, - в следующий раз надо будет назначать полторы, для верности... Ладно. Юнга Браунинг. Юнга Ривз.
Мы дружно вскидываем головы:
- Да, сэр.
- Слушай мою команду. Шагом марш палубу драить. И о том, что здесь слышали, молчать до самой смерти. Как поняли?
- И потом тоже, сэр, - абсолютно серьезно отвечает за обоих Джон.

40

- Входите, Найджел. Ну что?
- Пусто, сэр.
- Все ясно. Я так и думал. Сам виноват, поверил, что могу на вас положиться.
- Прощения просим, сэр...
- Я еще не закончил, Найджел. Что я делаю? В нарушение всех правил мы возвращаемся в порт, не объясняя причины, за что мне еще предстоит отчитываться перед командованием. Экипаж недоволен, офицеры ходят злее псов, матросы ропщут и шепчутся о дурной примете... Но я заткнул все рты, велел снова швартоваться и послал вас на берег. Отпустил с вами Браунинга, как вы просили. Дал вам возможность искупить свое ротозейство. И что же я слышу?
- Виноват, сэр. Позвольте объясниться.
- Буду вам чрезвычайно обязан. Кстати, вы что, вели поиски вдвоем?
- Я как раз об этом, сэр. Видите ли, у меня тут, в доках, знакомых хватает, ну, вы понимаете, сэр... Не все они в ладах с законом, но... Город знают вдоль и поперек, люди все с пониманием, и язык будут держать за зубами, особенно если заплатить как следует.
- Это уже становится интересно. И что дальше?
- Собрали сколько могли народу. Я сам описал им мальчишку во всех подробностях. Разделились по двое-трое, чтоб люди не косились, и незаметно наведались во все портовые притоны, кабаки, публичные дома, сиротские приюты, в общем, всюду, куда он мог пойти перво-наперво...
- А вы и Браунинг?
- Вдвоем прочесали все питейные заведения, где наши бывают. Расспрашивали потихоньку, видел ли кто мальчишку с такой-то наружностью. Не просил ли где милостыни, не искал ли работы, не украл ли чего, он ведь без денег ушел...
- Так.
- Ничего, сэр. Как сквозь землю провалился.
- Дьявол. Погодите, родители у него где живут?
- В Портсмуте, сэр. Далековато, а на дилижанс у него точно не набралось бы. Даже если идти пешим и всю дорогу побираться, да не замерзнуть в пути, да не попасться за попрошайничество...
- Понял, понял... Там тоже проверим, будьте спокойны. Ах, Найджел, Найджел, как же вы меня подвели...
- Виноват, сэр. Ваша правда.
- Так. Ладно, мы еще посмотрим. Я по крайней мере надеюсь, что вы сделали все от вас зависящее?
- Вы меня не первый день знаете, сэр.
- И что никто из ваших... агентов не проболтается?
- Я им заплатил достаточно, сэр. Да и к чему ребятам чужие хлопоты, своих хватает.
- А Браунинг?
- Он мне обязан, сэр.
- Ладно, Найджел. Свободны пока. Нет, погодите. Вот. Выпейте, целый день на ногах, а погода - врагу не пожелаешь...
- Покорно благодарим...

..........

- Здравия желаю, сэр.
- Сиди. Как с уроком?
- Готовлю...
- Да убери книгу, не убежит твой урок.
Потрясенный столь откровенным презрением, выказанным Найджелом к его же собственным правилам, я осторожно отложил устав.
- Бобби. Слушай, ты же парень башковитый...
От такого начала у меня тут же начинает тревожно ныть под ложечкой. Ничего хорошего эти слова не предвещают.
- Ну, чего скис сразу? Я спросить хочу.
- Да, сэр...
- Что портовые, если надо, человека из-под земли достанут, я не сомневаюсь. Был бы он там - нашли бы. Но, может, мы с тобой маху дали... Вот только в чем?
- Не знаю, сэр. Вроде ни одного дома не пропустили. Я всех спрашивал, как вы велели - не приходил ли мальчишка, работы искать или еще зачем...
- И сам смотрел в оба? Всех, кто там был, разглядел, или, может, кто в отлучке был?
- Все в наличии были, сэр. И каждому чуть не в лицо заглядывал. Даже хозяйским детям.
- Может, хоть похожий кто? Или наняли недавно?
- Да нет же, сэр, говорю вам, никаких мальчишек. Служанку, да, наняли, но я же ее сам видел. Девица как девица, полы еще драила, когда я вошел...
- Полы... стой. Как это "драила"?
- Ну, мыла то есть, сэр.
- Стой. Почему ты так сказал?
- Ну какая разница, сэр... оговорился.
- И как она... мыла?
- Как женщины моют, - пожав плечами, отвечаю я, вспомнив, как Мэри обычно наводила чистоту на кухне, - вот этак, вперегиб...
- А ну покажи.
Чувствуя себя преглупо, я поддергиваю штаны, становлюсь на карачки и начинаю показывать, старательно елозя руками, будто натираю палубу куском пензы.
Найджел вдруг прокашливается.
- Слушай, парень... А она точно так делала? От себя? Не вправо-влево?
- Точно, сэр. Да шустро так, сразу видать, привычная...
- А какая из себя?
- Да со спины больше видел, сэр, она же согнувшись была. Ничего, кругленькая такая, всё при ней... Нога только великовата, при таком-то росточке...
- Встань.
Я осторожно поднимаюсь, боязливо поглядывая на своего учителя и не понимая, что это сегодня на него нашло.
- Дурень я старый, сам не проверил, тебя послал...
- Чего это вы , сэр? - обижаюсь я.
Найджел поднимает голову. Лицо у него такое, будто он не знает, смеяться или плакать.
- А то, что сегодня с утра, в переулке, какая-то баба во все горло кричала, что у нее с бельевой веревки стащили платье и новый бязевый чепец...

41

Мы идем в Портсмут.
Капитан отдал приказ, а согласно уставу, приказы не обсуждаются. Даже обычных пересудов, неизбежных при такой внезапной смене курса, почти не слышно. Видимо, уверенный тон капитана подействовал лучше любых доводов. Нам очень надо в Портсмут.
- Место известное, - заявил мне нынче утром Найджел, готовясь к очередному уроку,- там находится главная база британских морских сил. А лет сто с лишним назад ее посетил сам русский царь Питер. Приехал туда прямиком из Московии со всеми своими боярами, а заодно с кучей всякого сброда, который привечал за способности к морскому делу. Принимал его сам комендант, водил по всему порту, и доки показывал, и верфи, и на флагмане устроили прием. Царь Питер был человек дотошный, все расспрашивал о наших  флотских обычаях, и судно облазил от киля до клотика, и даже матросских харчей велел поднести. А потом спрашивает капитана флагмана : что, мол, за штука такая, когда под килем протягивают? Поглядеть бы, как это делается. А тут, как на грех, ни на одном корабле в гавани не нашлось матроса, который бы заслуживал килевания. Тогда царь Питер говорит капитану - что за беда? Возьмите одного из моих людей, у меня их много. А тот ему в ответ: ваше величество, все ваши люди находятся на английской земле и, следовательно, под охраной закона...
- Вот так-то, парень, - подытожил Найджел, проводя желтым от табака ногтем по желтой странице книги, - когда покажется тебе, что хуже нашей моряцкой доли на свете нет - вспомни эту историю...
..........................
Бакалейную лавочку долго искать не пришлось - ее окна выходили на набережную. Понятно, почему Грегори, выросший здесь, в двух шагах от порта, недолго колебался в выборе жизненного пути.
Дверь была солидная, дубовая, с железными скобами - место для торговли выгодное, но и небезопасное, а береженого бог бережет. Еще за порогом в нос ударил смешанный запах специй : ваниль, корица, кофе, мускатный орех, гвоздика, перец, оливковое масло. Аккуратные ряды мешков с мукой, ящиков с сушеными фруктами, бочонков масла. Бесконечная череда склянок на полках, уходящих под самый потолок. На чисто выскобленном прилавке - медные весы, набор гирек в специальной жестянке, тяжелые счеты с потемневшими костяшками, вытертыми за долгие годы службы.
Боз-старший, высокий грузный мужчина средних лет, облаченный в длинный белый фартук, встретил нас невозмутимым взглядом. Он не вышел из-за стойки, только молча обвел каждого глазами и кивнул:
- Чем обязан, джентльмены?
- Мистер Боз, - прозвучало в ответ, - перед вами Джеймс Лоуренс, капитан брига "Геркулес". Ваш сын Грегори, тринадцати лет, юнга королевского флота, разыскивается по обвинению в убийстве.
- Так, - еще один неторопливый кивок, - и что дальше?
- У меня есть основания полагать, что он находится в этом доме.
Бакалейщик сложил руки на груди и кивнул в глубину лавки:
- Ищите.
Найджел вопросительно взглянул на капитана. Тот так же молча кивнул, будто не решаясь нарушить воцарившуюся в помещении тишину. Скрипнув зубами, Найджел подтолкнул меня к лестнице, ведущей на второй этаж.
Вторгаться в чужой дом всегда неловко, какими бы полномочиями ты ни был облечен. А этот, как назло, оказался таким приветливым, таким уютным. Даже его чистота была не такой, как у Мэри, каждый раз устранявшей беспорядок с мрачной решимостью, которую, наверное, проявлял ангел с огненным мечом, изгонявший из рая Адама и Еву. Те же выскобленные полы, домотканные половики, белые вязаные салфеточки на спинках стульев. У камина в низком кресле, с вязанием на коленях, сидела женщина, полная и румяная, у ее ног, на скамеечке - девочка лет десяти. Обе при нашем появлении даже не подняли глаз от работы. Несколько секунд Найджел молча наблюдал за ними.
- Пойдем, - решительно сказал он, разворачивая меня к выходу, - его здесь нет.
..............................
- Рангоутом называются все деревянные части, служащие для несения парусов, флагов, подъема сигналов и т.п. К рангоуту относятся: мачты, стеньги, реи, гафели, гики, бушприты, утлегари, лисель спирты и выстрелы. По порядку размещения:  бушприт;  утлегер; бом-утлегер; мартин-гик; блинда-гафель; бушпритный эзельгофт...
- Хватит.
Найджел сегодня на себя не похож, раздражительнее обычного, не слышит обращенных к нему слов, а теперь вот сам велел отвечать урок и сам же оборвал в самом начале. Мне даже обидно - с таким трудом вызубрил вчера этот параграф, а у самого, между прочим, тоже на душе кошки скребли после захода в Портсмут...
Найджел, начавший было набивать трубку, вдруг резко отталкивает только что разрезанную пачку табака, как будто курение больше не приносит ему радости. Поднимает на меня глаза:
- Ну что, парень? Завидно?
Как ни странно, я понимаю, что он хочет сказать.
- Завидно. Мне бы... - я в смущении оборвал себя, но и так все ясно. Мы с ним оба побывали в Эдеме, куда законный пусть нам заказан. Впрочем, я счастливее Найджела - у меня еще все впереди.
- Не жалеете, сэр, что так вышло? - задаю я немыслимый в своей наглости вопрос. Но почему-то я уверен, что на этот раз дерзость сойдет мне с рук, потому что спрашиваю я по делу.
- Жалею, - признаётся Найджел, - ну да черт с ним, с паршивцем. Переживу. Я ведь больше не за себя, я ...
И снова мне понятно, что он хочет сказать. Боз не желал зла никому из команды. Но платить за его поступок другим пришлось по-настоящему.  Жена и дети незадачливого лейтенанта, изгоя с затравленным взглядом, никогда больше не дождутся его из рейда.
Впрочем, вот тут скорее моя вина. Ну что ж...
- Знаете, сэр, - неожиданно заявляю я, - раз уж так вышло... Ну, с Дулитлом... Я теперь твердо решил - дослужиться до лейтенанта. Вот тогда половину жалования буду отсылать его вдове... анонимно, чтоб душу не бередить. Напишу просто : сударыня, я в долгу перед вашим покойным мужем, примите уверения в моем уважении и все такое прочее...
Найджел невесело усмехается - впервые за долгое время.
- Эх, парень... ты сперва послужи хоть с мое, да хлебни горячего, да узнай, как за место в жизни дерутся... Посмотрим тогда, захочется ли тебе подарить кому-нибудь хоть один пенс из денег, добытых такой ценой... Опять же Мэри твоя, как-никак, она тебя вырастила, надо будет и о ней подумать. Да еще жениться захочешь, дети пойдут... короче, ясно, что от твоих благих намерений останется.
Тряхнув головой, он решительно отодвигает курительные принадлежности, поворачивается на табурете и снова раскрывает книгу:
- Двинули дальше, юнга. Вот с этого места.
Крепко зажмурившись, сложив пальцы в замок, я снова вызываю в памяти содержание замусоленной страницы устава:
- По порядку размещения: гюйс-шток; фок-мачта; фор-трисель-мачта; стеньги;  мачтовый эзельгофт...

Конец

29.03.2009

Отредактировано АйзикБромберг (2009-04-04 14:30:11)