*   *   *
- Миссис Тернер здесь живет?
- Это я.
Молодая женщина с собранными в узел на затылке светлыми волосами передала мальчика лет четырех, сидевшего у нее на коленях, своей матери. Впрочем, это вполне могла быть и подруга миссис Тернер, а может и компаньонка, а может, экономка... да мало ли, что может быть. Какая им, морякам, разница.
- Миссис Элизабет Тернер? - деловито уточнил тот, что постарше.
- Все верно, - подтвердила женщина. Впрочем, теперь она казалась сущей девчонкой. Это с ребенком на руках она выглядит этакой благородной матроной, а пока идет навстречу — девчонка и есть, худая и нескладная, как жеребенок.
- Джентльмены? - она внимательно оглядела всех троих нежданных гостей — мужчин в возрасте от тридцати до сорока, в одежде порядочных горожан, переминающихся с ноги на ногу.
- У нас для вас письмо есть, мэм.
- Минуту, - она наклонилась к уху своей компаньонки, прошептала что-то, и та за руку увела в дом мальчика.
Блондинка проводила их взглядом, затем подошла к калитке и открыла ее.
- Ну, так давайте же скорее, - "мэм" нетерпеливо протянула вперед руку, но гости не торопились, только переглядывались.
- Оно, мэм... не совсем обычное письмо. Уж не знаем, поверите ли. Оно, понимаете ли, с того света. С корабля, который называют «Летучий Голландец».
Протянутая рука с тонким запястьем, какие только у благородных бывают, задрожала, женщина отдернула ее, стиснула себе горло.
- Что вы сказали?..
- Мы, мэм, говорим, что письмо для вас с «Летучего Голландца» и... Мэм! Мэм!
Она враз побледнела и начала медленно оседать. Кажется, ее подхватили под локти, помогли дотащиться до скамьи. Жалкие пять или шесть шагов она не смогла бы сделать сама. Ноги подламывались, уходили куда-то под землю. Ее усадили. Кто-то выражал недовольство по поводу слабых женских нервов, кто-то громко требовал нюхательную соль, и Элизабет все пыталась сказать, что нюхательной соли у них нет, и что она вовсе не нервическая девочка, но слова никак не выталкивались из неподвижного, непослушного рта.
Дальнейшие слова моряков доходили до сознания Элизабет словно через туман, увязая в густых белых клубах.
- ...мы, мэм, перепугались не на шутку, хотели выбросить их совсем...
- ...ослушаться капитана «Голландца», мол, страшную беду навлечь...
- ...век удачи в море не видать. А ну как еще разгневается!
- Вот мы и решили, надо непременно сделать, как он просил...
Элизабет наконец-то разлепила губы, жадно, шумно хватанула воздуха и только тогда прохрипела:
- А капитан? Капитана вы видели?
Собственный голос показался ей чужим и идущим словно из пустого колодца.
- Говорим же, мэм, сам капитан "Голландца" нам и дал все эти письма, а уж мы взялись развозить, да только...
- Какие... письма?
- Ребята, да вы приглядитесь - она не в себе. Мэм, может, послать кого в дом, чтобы вам воды принесли?
- Не надо... воды, - только сейчас до нее дошло, что она не сидит, а почти лежит, упираясь затылком в спинку скамейки. Элизабет села прямо - во всяком случае, попыталась сесть, впилась умоляющим взглядом по очереди в каждое обветренное лицо напротив.
- Капитан, какой он?
- Мальчишка, мэм, как есть мальчишка.
- Ладно врать-то! Не мальчишка он. Мрачный очень.
- Мрачный?
- Как туча, мисс, истинный крест.
- Вы, мисс, вроде, порозовели. Про клешню и щупальца враки все, такой же человек, как мы с вами.
- А все равно на покойника похож... мисс! Мэм! Что с вами?
Элизабет слабо замотала головой, отгоняя дурноту.
- Со мной ничего. А почему вы говорите - письма?
- Нам, мэм, целый мешок писем дали, среди них и ваше нашлось. А остальные капитан «Голландца» просил развести адресатам. Только, мисс, большей части из них уже в живых нет, а кто живые - почти все шарахаются. Или вот в оборок, как вы. Как на нас только не донесли куда до сих пор!
- Сейчас ваше достану, - старший из моряков принялся шарить в холщовой сумке. - Сейчас. Мы, мэм, завтра в море выходим, а тут еще с десяток писем, которые доставить мы не успели.
- Оставьте мне! - Элизабет порывисто потянулась за сумкой. - Я позабочусь, чтобы все адресаты их получили.
- Мэм, да к чему оно вам?
- А вам? Сами говорите, господа, что вам завтра в море.
Мужчины переглянулись.

Когда Грэйс Бентли, едва дождавшись ухода странной делегации, выбежала на крыльцо, Элизабет сжимала обеими руками холщовый мешок и плакала, уткнувшись в него лицом. Или смеялась? Плечи и спина вздрагивали. Непонятно. Ее никогда не разберешь - плачет или смеется, сквозь слезы в любое мгновение может вспыхнуть гневной усмешкой, сквозь самый звонкий смех - расплакаться.
- Мисс Элизабет? - окликнула Грэйс. - Вам плохо?
Она замотала головой в ответ. И всхлипнула. Или засмеялась?
- Дуракам везет. О Господи! Дуракам везет.

*   *   *
Не слишком ли дорогая цена?
Вообще-то, если задуматься, как следует - даже если ты ненавидишь задумываться, а к мыслительному процессу с самокопанием новый капитан «Летучего Голландца» испытывал именно что самую незамутненную ненависть, - все было не так уж и хреново. Просто у старшего помощника Билла "Шнурка" Тернера всегда была склонность к излишней драматизации. Работа и корабль пожирали добрых четыре пятых времени, особенно если встретится словоохотливая душа - поговорка про "поговорить по душам" стала для Уилла как никогда жизненной. С оставшейся пятой частью было несколько сложнее - она с завидным упрямством оставалась, но зато с ней можно было договориться. Первое время Уилл договаривался с помощью рома. Постепенно посредник стал не нужен, хотя у капитана "Голландца", разумеется, по-прежнему бывали свои плохие часы, иногда превращавшиеся в дни. В такие дни капитан запирался в своей каюте, отборной бранью прогонял всякого, кто пытался его вразумлять, и уходил в непродолжительный, но продуктивный запой. Не сказать, чтобы это сильно помогало капитану справиться с плохими часами, но, несомненно, притупляло чувство мерзкой пустоты в груди, которое неизменно сопровождала эти самые часы.
Корабль сочувствовал капитану и старался не провоцировать качку в часы утреннего капитанского похмелья.
- Ты, часом, не вознамерился отрастить себе бороду из щупалец? - недовольно интересовался старший помощник всякий раз, когда приходилось наблюдать очередную капитанскую самоволку. Капитан в ответ ледяным тоном привычно чеканил точный адрес, по которому старшему помощнику следует отправиться, а так же настоятельно советовал не лезть ему, капитану, в душу. После, с головной болью, красными глазами и удвоенной яростью он лез в трюм, на мачты, на пушечню палубу, к штурвалу и куда угодно вообще, где можно было занять себя делом. Правда, через пять прошедших лет корабль гораздо реже требовал полной отдачи, чем в первый год, когда повсюду была слизь, грязь, тина и полное запустение. Уилл тупо скучал по тем временам. Тогда он был занят по уши и сверх того в каждый момент времени, его тянуло непременно во всем участвовать лично, на худой конец — контролировать, что делают другие, или хотя бы присматривать... Нельзя сказать, чтобы Уилл рвался ко всему этому душой - нынешнее дело было не совсем его, но дело есть Дело. И потом, оно замечательно не оставляло ему времени на все равно бесплодные сожаления.
С «Голландцем» они даже сдружились, корабль оказался благодарным... существом? Киль, палуба, паруса и корма - ничего особо существенного - но в любом случае, Уилл готов был поклясться, что ощущает какое-то подобие живой связи между собой и кораблем, если только это было не медленное расставание со здравым умом. «Голландец» даже оказался не особенно против новой носовой фигуры, как только капитан Тернер решил, что не станет менять одну на другую, а просто добавит эту другую в общую композицию. То, какая носовая фигура нужна его кораблю, капитан Уильям Тернер знал давно. Всегда. Когда в команде нашелся искусный краснодеревщик, у капитана не было ни минуты сомнений, где применить такой талант.
Отец только выразительно плюнул и покрутил пальцем у виска. Впрочем, Билл "Шнурок" Тернер, кажется, уже давно ни на минуту не сомневался в том, что его сын и капитан не в своем уме, и справедливо полагал, что причин для этого хватает.
Рассказы, конечно, могли помочь мастеру придать сходство в чертах лица - но каким волшебством эта скульптура воплощала дух той, чьи черты капитан жадно разглядывал всякий раз, оставаясь в одиночестве на этом месте, он не знал. И каждый раз Уилл невольно повторял одно и то же движение - протягивал руку, пытаясь убрать падающие на лицо и плечо статуи волосы.
Глупец.
- А ты все любуешься своей зазнобой? - насмешливо зазвенело за спиной - будто медный с серебром колокольчик.
- Калипсо, - капитан «Голландца» усмехнулся, не оборачиваясь. Кто еще это мог бы быть?
- Капитан «Летучего Голландца» так горд, что не удостаивает меня даже приветственного взгляда?
- Извини, я немного занят.
Уилл полуобернулся и чуть склонил голову перед пиратской богиней. В полумраке ее почти не видно - темная кожа сливается с деревом, дымчатое, легкое одеяние такое прозрачное, будто его вовсе нет, оно больше похоже на туман над перилами. Кажется, что этот голос - медь и серебро - приходит из ниоткуда.
- Неужели тебя прельщает только деревяшка? - Калипсо буквально стекла с перил на палубу, выпрямилась и шагнула к Уиллу.
Для Уилла давно не секрет: ревнивая морская богиня неизменно приходит в ярость при виде новшества на корабле, который она подняла со дна морского за тем, чтобы все его капитаны один за другим поклонялись ей.
- Что тебе в ней, - Калипсо надменно скривила губы, - когда есть живые женщины?
Ее ладонь с откровенным вожделением легла Уиллу на грудь, под распахнутый ворот рубашки.
- Женщины из плоти и крови, - промурлыкала Калипсо.
Уилл не шелохнулся.
- Женщины, в которых ничего общего ни с деревом, ни с железом...
Первое время он, бывало, смущался от такого бесстыдного напора - как ни крути, опыта ему недоставало, хотя чутье было превосходное. Постепенно привык, теперь относился к домогательствам Калипсо с изрядной долей иронии и юмора. И не без сарказма, пожалуй.
- Женщины, готовые подарить тебе блаженство в обмен на совсем чуть-чуть твоей любви...
- Калипсо, - руки от полированного деревянного плеча он так и не убрал, - мы с тобой тысячу раз уже это проходили. Под твоей ладонью пусто.
- Так, может, нам уже пора продвинуться на этом нелегком пути?
Ее рука и пальцы вполне определенным движением подтвердили слова.
- Ты давно слышала мой ответ. Я человек слова.
- Ты хозяин своему слову.
- И намерен его сдержать.
- Ты уверен, что совсем меня не хочешь? - она приподнялась на цыпочки, стремясь быть к Уиллу поближе, лизнула мочку уха, шепнула: - Поверь мне, не так уж сложно привязаться к тому, кто доставит тебе удовольствие. Ты верно служишь мне, капитан, но ты редко улыбаешься. Мне хотелось бы видеть тебя более довольным своей участью... - еще одно чувственное прикосновение языка - на этот раз к шее. - Я осталась бы с тобой, Уильям Тернер. Подумай, ведь твоя деревянная подруга все равно ничего и никогда не узнает. Дерево - это всего лишь дерево. Что скажешь?
Капитан "Голландца" смотрел на Калипсо вежливо. Очень вежливо, очень внимательно и очень бесстрастно. Как на предмет искусства. Она и впрямь стала очень красива, освобожденная от своего плена, от смертного тела, ничем не похожая больше на заурядную болотную ведьму. Ни выгоревших лохмотьев, на свалявшихся волос, ни странных побрякушек, которые она называла "амулетами". Влажные вьющиеся черные пряди, полные губы, ровные крупные белые зубы и тело, которым Калипсо так гордится, которое так любит выставить напоказ, одеваясь в прозрачные, не тяжелее перышка, свободные туники. Обольстительна. Коварна. Прекрасна. И совершенно не нужна.
- Скажу, что это щедрое предложение. Скажу, что мужчине очень трудно не желать такую женщину, как ты, но мне одного желания маловато, чтобы радостно делить с тобой ложе, - Уилл перехватил ее руку и галантно поцеловал. - Ты прекрасно знаешь, что мне действительно нужно. Я не вправе указывать тебе, как растрачивать свою вечность, Калипсо, но я бы на твоем месте тратил ее с большей пользой.
Богиня вырвала руку и зашипела было... и сразу фыркнула, отступая.
- Ты точно лишился только сердца, Уильям Тернер? У меня создается впечатление, что не только его.
Уилл неожиданно широко и вполне искренне улыбнулся.
- Чувствуется, что ты близко знакома с капитаном Джеком Воробьем, богиня!

*   *   *

Отредактировано Yseult (2008-08-09 18:36:40)

Ага, а вот и я с продолжением наконец-то
Извините, запала на любимый пейринг, не могла вернуться к сюжету - долго кромсала рейтинговые сцены )
Пойду уже рейтинг и размер подкорректирую )

*   *   *

Не открывая глаз, она узнала его присутствие совсем близко и беззвучно засмеялась.
- Я вовсе не сплю!
- Ну конечно, - исходящее от его тела тепло стало ближе, дыхание, следом губы защекотали ямку за ухом. Элизабет хихикнула, повела плечом — дорожка поцелуев тут же сместилась на него. Тогда она чуть приподнялась, находя губы мужа своими, и на пять минут они забыли обо всем, пока до Элизабет не донесся дразнящий запах. Она отстранилась и потянула носом воздух.
- Ммм... как вкусно пахнет!
- Ужин, моя любимая.
- Ужин? - Элизабет окончательно открыла глаза. 
- Ты задремала, я не стал тебя будить, пока ловил и жарил рыбу.
- Что?!
Ей так не хотелось засыпать, упускать хотя бы минуту!
- Сколько я проспала?! - она испуганно приподнялась на руках. - Почему ты меня не разбудил?
- Ты спала так сладко, - он поцеловал ее в плечо, - и потом, сон был тебе необходим! По-моему, мы вполне заслужили отдых.
Элизабет охотно признала бы правоту Уилла, если бы хитрая улыбка не придавала его словам двойной смысл.
- И не знаю, как ты, а я умираю от голода, - он так красноречиво подмигнул, что последние сомнения о двойном смысле у Элизабет улетучились окончательно.
- Благодать, - Элизабет томно потянулась. Тело стало каким-то по-новому гибким, легким, и вообще ощущалось совсем иначе. И не только тело. Неужели причиной всему те минуты, в которые они не разжимали ошеломленных объятий на этом пляже?
- Ни души вокруг, можно даже не одеваться.
Уилл покосился на нее, проворчал что-то совершенно неразборчивое, но определенно одобрительное. Покосился еще раз и ухмыльнулся.
- А сейчас ты скажешь, что всю жизнь мечтала оказаться в подобном месте.
- Ну... - она еще раз сладко потянулась на вперемешку сброшенной прямо на песок одежде – черный длинный камзол, красная рубаха поверх черной, расшитое золотом оплечье, плетеный зелено-желтый кушак... доспехи Элизабет остались валяться недалеко от места, где они бросились в объятия друг друга.
Уилл колдовал над сервировкой ужина.
- Кушать подано, Ваше Величество, - он подал ей порезанную и посыпанную сухими ягодами рыбу на раковине моллюска. - Вас, между прочим, толково собрали в долгую дорогу Ваши подданные. Извини, пришлось немного распотрошить твои запасы.
- О-о! - Элизабет засмеялась, - А не кажется ли Вам, капитан Тернер, что при такой воплощенной обходительности и кузнечное дело, и пиратво явно не Ваше призвание?
Ее муж прищурился, прикидывая ответ, подмигнул и стащил с "подноса" кусок рыбы. Самый большой из всех.
- Думаешь, мне еще не поздно сменить занятие?
- Несомненно, - скрестив ноги на арабский манер, Элизабет потянулась за импровизированным подносом, - nебе бы очень пошло подавать кофе в постель Королю Пиратов...
- Э, нет, - ее муж и бровью не повел, - этому Королю Пиратов я подавал бы в постель себя.
- Ах, ты! - Элизабет почти задохнулась от такой наглости, но тут же небрежно фыркнула. - Прекрасен, - и притворно закатила глаза. - Совершенно прекрасен!
- Да, ты мне тоже очень нравишься.
- Ах, даже так?!
- Эй, только без кулаков!
- А ты не давай повода их применять!
Поводов за сегодняшний день было предостаточно, причем заканчивалось все одинаково, то есть демонстрацией мужской силы. И, черт побери, ей нравилось, что он сильнее. Особенно когда он догнал ее на берегу и повалил в волну и пену. Тогда она впервые жалобно застонала извечное еще-пожалуйста-да, безошибочно ответив на его ритм, заставляя его выгибаться, напрягаясь, в ее объятиях, а потом безвольно обмякнуть, переводя дыхание, и Элизабет снова смеялась, почему-то хрипло шепча - нет, подожди, полежи еще, как будто их кто-то мог подслушать, как будто боялась, что кто-то сглазит… А потом, разумеется, их все-таки накрыло волной, и пришлось долго отплевываться и фыркать, и, разумеется, сказать "мистер Тернер, я вовсе не желаю так бесславно умирать, утонув в воде, которая мне до лодыжек!"
- Кстати, где я потерял сапог?
Элизабет прыснула. Сапоги он, разумеется, потерял, догоняя ее и увязнув в мокром песке, подобрать успел только один. Второй украдкой удалось припрятать Элизабет, и она надеялась в нужный момент получить хороший выкуп...

Карету ощутимо тряхнуло на каком-то ухабе. Элизабет стукнулась виском о подлокотник, открыла глаза и долго пыталась понять, зябко кутаясь в шерстяные одеяла, почему в этой темноте она проснулась одна.

*   *   *

- А этот откуда? - разморенно поинтересовалась Элизабет, обводя пальчиком застарелый белый рубец.
- Это в детстве, - Уилл потянулся вперед, перехватил палец жены губами и спрятал руку, до этого лежавшую на груди, за спину. - Щекотно.
- Веселенькое детство, - хмыкнула Элизабет. - Где тебя угораздило?
- Свалился с ограды, пробороздил рукой по штырям, - нехотя пояснил Уилл, с деланной опаской покосился на жену и прибавил: - Ограды губернаторского дома.
- Ограды губерна... Эй! Можно узнать, что вы там делали, на этой ограде, молодой человек?!
- Ну, разумеется, я подглядывал за губернаторской дочкой.
- Ах ты... ах ты... нахал самодовольный!..
Уилл ухмыльнулся.
- А потом мне приглянулось яблоко на ближайшей ветке, но я не рассчитал своих сил, и... - он развел руками.
Элизабет окончательно покраснела от гнева:
- А я-то! Я-то!!
- А ты-то, ты-то? - поддразнил Уилл. - Тебе больше понравилось бы услышать, что я свалился с ограды, потому что под покровом ночи загляделся на тебя, Эли?
- Еще и ночью?!
Видимо, для его импульсивной жены подобное заявление было уже слишком, секунду спустя она обрушилась сверху, довольно ощутимо молотя Уилла крепко сжатыми кулаками в грудь и возмущенно выкрикивая что-то про "меня же предупреждали, что ты отъявленный пират!!". Некоторое время Уилл позволял ей упиваться превосходством - в основном потому, что его в это время корчило от хохота.
- Развра-ааа-атный, - с наслаждением протянула Элизабет, после непродолжительной борьбы оказавшись подмятой под супруга с завернутыми за спину руками и поняв, что дальнейшее сопротивление совершенно бесполезно, а что самое обидное, она успела порядком разгорячиться, а ему все было ни по чем. - Он подглядывал ночью за губернаторской дочкой. Нет, ну какой развра-ааа-атный... а прикидывался таким приличным, таким хорошим мальчиком!!
- На самом деле, - Уилл ослабил хватку, сплюнул налипший на губы песок, - ничего неприличного. Это ты, милая, только что созналась в своей склонности к мыслям, неподобающим юной леди! - его жена фыркнула. - Ну что я мог увидеть с ограды, кроме балкона?
Тонкое гибкое тело под ним замерло на мгновение.
- Ты обманщик. Про-во-ка-тор!
- У тебя была такая мечтательная мордашка, и я пожалел, что не знаю Шекспира наизусть.
- А ты уже в том юном возрасте знал про Шекспира?!
- Язва, - ласково пробормотал Уилл и уткнулся лицом во влажные и жесткие от соленой воды волосы, совсем разжимая руки и теперь просто обнимая. - Нет, ну какая же ты ужасная язва, - он нашел губами ее маленькое ухо, - просто чудовищная...
Тихий смешок, тонкие руки обвиваются вокруг его шеи, и следом накатывает желание, и они вздрагивают в одновременном движении навстречу друг другу, и все повторяется. Как и на берегу, когда они прилипли к друг другу и уже не могли отлепиться, даже когда неровными, забывчивыми движениями срывали друг с друга одежду, и все получилось совсем не так, как всегда представлял он, и уж наверняка не так, как представляла себе она, притиснутая им к гладкой, нагретой поверхности прибрежного валуна, сжимающая - нетерпеливо и умоляюще - его пальцы одной рукой, другая закинута за голову и прижата к камню рукой Уилла... И неловкость, вызванная мыслью про все не так, совсем растворилась, потому что Элизабет вдруг оказалась такой неожиданной для него, очень худенькой, и очень крепкой, и очень жадной - и он был заново очарован: и этой ее жадной отзывчивостью, и горячечной смелостью, и выгибающимся реберным сводом, когда она откидывается назад, на прогретый черный камень, до боли стискивая его ладонь, и едва-едва намеченной на худом теле грудью с напряженными сосками, и тем, как ее тонкое тело прогнулось навстречу, и какое-то очень долгое мгновение Уиллу казалось, что он сойдет с ума. И радостная - о, какая радостная она была, их первая близость, пусть болезненная, торопливая и неуклюжая, но радостная, и они смеялись потом, ошеломленно сжимая друг друга в объятиях...
Все повторяется. Только лучше. Движение в движение.

От таких воспоминаний капитану  «Голландца» иногда кажется, что сумасшедшие, на самом-то деле, очень счастливые люди.

*   *   *

"Здравствуй, Зеркальце.
Ты, верно, уже заказала мое отпевание, но такая уж штука вышла, что ты поторопилась, я все еще жив. Я вижу, как ты улыбнулась, милая. Прости, что так долго не давал о себе знать. Писать я так и не выучился, сейчас вот диктую товарищу. Можно сказать, я провел в плену все это время. Если верить капитану, прошло двадцать лет.
Надеюсь доплыть до тебя до того, как умру.
Поцелуй от меня Гарри и Нелли.
Джек".

*   *   *

- Что вам угодно?
- Мне нужна миссис Минерва Смит. Вам знакомо это имя?
Сухощавая женщина немногим старше сорока поджала красивой формы тонкие губы, услышав эти слова, и тщательно принялась вытирать руки о передник - они были все в муке. Видимо, гостья отвлекла хозяйку дома от приготовления обеда.
Не поднимая головы и продолжая старательно вытирать пальцы, она спросила:
- Что вы хотели?
- По правде сказать, - ее незваная гостья уже примерилась, как бы половчее подставить ногу в дверной проем, если и в этот раз перед ее носом вздумают захлопнуть дверь, - мне хотелось бы немного побеседовать с миссис Смит. Мне сказали, я могу найти ее в этом городе... Она еще здесь живет? - с надеждой спросила Элизабет, в то время как лицо хозяйки дома делалось все более невыразительным.
- Нет, - наконец, произнесла она. - Но можете передать мне. Я ее сестра.
- Может, вы просто подскажете, где я могу ее найти, миссис?.. - Элизабет вопросительно взглянула в лицо хозяйки дома.
- Мэгенн, - отрывисто бросила та. Лицо у нее было не столько невыразительное, сколько изможденное. - Мэгенн Хид.
- Миссис Хид, вы поможете мне?
- Сожалею, - хозяйка коротко покачала головой, - моей сестре вряд ли это понравится.
Нет, это не женщина, а какая-то... средневековая бойница.
- Вы можете сказать все мне, - повторила миссис Хид.
Бойница как есть. С таким же узеньким стрельчатым окошком шириной в ладонь и таким длинным, что свет из внешнего мира еле проникает.
- Дело в том, что я привезла письмо для вашей сестры и надеялась передать его лично.
- От кого это письмо?
У хозяйки дома был очень пытливый взгляд, низкие брови придавали ему еще и угрюмость.
Ну, уж нет. Черта с два у тебя получится выгнать меня, как собаку.
- Миссис Хид, я провела в дороге всю ночь и с самого утра искала ваш дом. А до этого я искала вашу сестру еще в двух городах. Знаете, я бы не стала держать гостя на пороге, - как бы невзначай прибавила Элизабет.
Хозяйка смерила ее взглядом, гостья спокойно выдержала испытание. Даже будучи в пыли, с кругами под глазами после полубессонной ночи и висками в испарине - было довольно жарко, а ей пришлось побегать - она не производила впечатление бродяжки и знала об этом.
Миссис Хид наконец посторонилась, пропуская Элизабет в дом.
- Прошу вас направо, в кухню. Там нам не будут мешать.
Дом был небольшой, не слишком богатый, но чистый, выдержанный в приятной цветовой гамме.
Пастельные тона, да-да, это называется так, я совсем одичала.
Вокруг царили опрятность и какая-то очень старательная правильность, хотя Элизабет упорно казалось, что в окружающей педантичной аккуратности чего-то недостает. Наконец, она поняла, чего: уюта. Эти безупречно чистые окна, отглаженные скатерти и занавески, чистые половики, отполированная мебель, безусловно, могли зарекомендовать прекрасную хозяйку, да только души в них недоставало.
- Мама, кто это? - в коридор высунули растрепанные головы двое мальчишек - один примерно вдвое старше Лиама, другой, похоже, ровесник. Парочка совершенно бесцеремонно оглядела Элизабет с ног до головы.
Вот и душа.
- Идите сейчас же к себе! - строго велела их мать, - Не вашего ума дело, это моя гостья.
Мальчишек как ветром сдуло.
В маленькой кухне хозяйка, подумав, предложила Элизабет место у окна.
- Только там вам не грозит испачкаться в  муке, - пояснила она. - Воды?
- Да, пожалуйста.
Ей подали кружку.
- От кого же письмо, мисс?..
- Миссис Тернер, - с холодным нажимом поправила Элизабет, привычно встречая недоверчивый, взгляд. Один из многих.
Я знаю, что ничем не похожа на миссис, но, может, мне уже перестанут так откровенно давать это понять?
- Взгляните сами.
Миссис Хид почти мгновенно уронила письмо на стол, будто обожглась. В какое-то мгновение Элизабет показалось, что хозяйка вот-вот задует на пальцы.
- Присядьте, - пробормотала она, хотя присесть, кажется, нужно было прежде всего ей. - Откуда это у вас?
- Мой муж - капитан корабля, на котором сейчас находится мистер Джек, - легенду Элизабет выдумывала на ходу, отмечая про себя, что в следующий раз нужно сделать это заранее. - Его... подобрали на месте крушения пиратского судна. К сожалению, муж отправился в кругосветное плавание.
Господи, Элизабет, лучше бы ты сказала правду!
- По дороге им встретился корабль, капитан которого согласился доставить почту для их родных.
Не похоже, чтобы миссис Хид волновали эти неуверенные объяснения. Она покосилась на письмо, поджав губы, затем плотно прикрыла дверь и почему-то еще раз вытерла руки,  по-видимому, неосознанно.
- Почему же Джек Смит не отправился домой с этим же кораблем?
Да, лучше бы правду.
- Я... я не знаю.
Вранье получилось очень честным.
- Он называл ее "Зеркальце", - наконец, неохотно пояснила хозяйка дома, хотя от нее не требовалось ровным счетом никаких объяснений, - из-за нашей девичьей фамилии: Мирроу. Говорил, все его поступки отражаются в ней, как в зеркале.
- Они плохо жили?
- Нет, они жили хорошо, душа в душу, если вы имеете в виду их двоих. Но вечно не хватало денег, кроме того, моя семья по положению была выше семьи Джека Смита, и он хотел обеспечить моей сестре и детям достойное существование, вот и нанялся к первому же барыге, пообещавшему хорошие деньги. Прогадал, - миссис Хид жестко усмехнулась. - Восемь лет от него не было никаких вестей. Не то, что от него, даже о корабле, на котором он уплыл, ни словечка. А Минерва вышла замуж. У нее трое детей в новом браке, если вы добрая христианка, вы не станете тревожить ее душевного спокойствия, - хозяйка вздохнула, как показалось Элизабет, очень горько.
- И если он остается добрым христианином и по-прежнему любит свое Зеркальце, то не станет разрушать ее с таким трудом налаженную жизнь. Ей несладко пришлось, поверьте.
Она боится. Но кого? Меня? Неожиданно воскресшего зятя?
- Не презирайте ее за эту слабость.
Элизабет встала.
- Оставьте у себя письмо, прошу вас. Потом сами решите, что с ним сделать. Спасибо, миссис Хид.
Спустившись по ступенькам и обогнув дом, Элизабет обернулась. Оказалась она прямо напротив раскрытых окон, в которых можно было увидеть, как за прозрачными, чуть летящими по ветру занавесками миссис Хид, прижав к лицу скомканный лист бумаги, содрогается в рыданиях.

*   *   *

Отредактировано Yseult (2008-09-20 21:12:12)

Хе Пойду-ка я поправлю жанр немножко
Эта прода небольшая, следующая будет длинная.

*   *   *

"Кэтрин,
чем яростнее я стремился возненавидеть тебя, тем крепче любил. Долгое время все хорошее для меня заключалось в передышке желанию увидеть, что твои мучения не уступают моим, а лучше - превосходят их. Но теперь я снова человек, а ты по-прежнему не покидаешь моих мыслей, и никогда не покинешь, а этот проклятый корабль никогда не отпустит меня.
Все случилось по слову твоему, но я прощаю тебя, Кэт; прости и ты, жизнь моя.
Фенимор."

*   *   *

Под готические своды старого ***ского аббатства - такого старого, что каменные стены с западной стороны были густо затянуты плющом - Элизабет входила с некоторой опаской. Она никогда не чувствовала себя достаточно уютно в церквях и соборах, из молитв наизусть знала только "Отче наш" и "Ave Maria" и в самые страшные минуты почему-то забывала начисто даже их, а со своим нынешним послужным списком так и вовсе ощущала себя в этих стенах так, словно вот-вот все статуи, изображающие святых покровителей этого места, оживут, преградят ей дорогу и вынесут грозный и единственно верный приговор: "Виновна!"
И, пожалуй, она даже не попытается оправдываться.
Ничего подобного, разумеется, не произошло; кому она тут нужна? Зябко передергивая плечами, Элизабет бродила туда-сюда в ожидании по длинной галерее с головокружительно высокими колоннами, крест-накрест сходившимися в свод, и прислушивалась к эху. Хорошее у них здесь эхо, гулкое, как в пустом колодце. Устрашающее. Свод же над галереей такой высокий, что теперь, в пасмурную погоду, терялся вверху в полумраке, и это впечатление усиливал серый цвет камня, из которого здесь было выполнено все.
Женщина, с которой Элизабет предстояло говорить, должно быть, в молодости и в светской жизни была необыкновенной красавицей, из тех, за которых мужчины без раздумий и сожалений бьются насмерть. Кем ей еще быть, как не первой красавицей, - с этим точеным профилем, смуглой кожей, которую даже затворничество не смогло лишить красок, угольно-черными ресницами и изогнутыми бровями? Она стояла напротив, пряча руки в рукавах аскетичного монашеского одеяния, не поднимала глаз, и какое-то время Элизабет видела только сжатый в скорбную прямую линию рот.
И как же про такую говорить – что там, даже думать! - "женщина"? Что женского остается от них здесь, за пятифутовыми каменными стенами, не пропускающими внутрь и подобия тепла даже в самый жаркий день?
Гадать пришлось недолго - ровно до того момента, как она назвала сестре Тамсин имя человека, письмо которого Элизабет было поручено передать в руки бывшей Кэтрин Лэмптон. Горящие темные - настолько темные, что зрачка не видно, - глаза, какие-то совсем фанатичные, которые сестра Тамсин все время держала опущенными, впились в Элизабет. Женщина, о да. Несомненно. Возможно, монастырская жизнь истощила ее тело, но страсти у нее в душе были явно живы и, пожалуй, неистребимы.
Она облизнула пересохшие губы, протянула дрожащую руку.
- Дайте... дайте скорее!
Она буквально вырвала письмо у Элизабет, впилась скрюченными пальцами в бумагу, глазами в строчки, и жадно, взахлеб читала, повторяя: "Ты жив!". По мере чтения она стискивала руки все сильнее, пока окончательно не смяла бумагу судорожным движением - и затем резко отвернулась.
На некоторое время воцарилась полнейшая тишина. Элизабет бестолково переминалась с ноги на ногу, не зная, уйти немедленно или подождать, пока ей зададут вопросы.
- Откуда это у вас?
Элизабет моргнула, не поверив глазам и ушам, до того разительной оказалась перемена в ее собеседнице. Темные глаза - про такие, наверное, и говорят: бархатные - влажно сверкали, на щеках появился смуглый румянец, губы заалели, а голос стал глубоким и звучным. Как у женщины, которая только что занималась любовью – Элизабет побилась бы об заклад, что с ней самой тогда на острове была в точности такая же перемена, и с сожалением подумала, что ей никогда не стать такой красавицей, потому что Кэтрин Лэмптон оказалась даже красивее, чем можно предположить с первого взгляда. Волосы у нее наверняка черные, без единого седого волоса, жаль, что так тщательно упрятаны под накидку. Мужчины не просто бились за нее насмерть - они должны были сходить с ума.
- Вы не поверите.
- Бросьте, миссис Тернер, моя жизнь была достаточно бурной, чтобы я могла допустить реальность даже самого невероятного события. Откуда у вас письмо Фенна?
Элизабет вдруг уперлась, как будто покушались на ее самую сокровенную тайну.
- Вы скажете, что я бесноватая, и упрячете в подвал для изгнания дьявола.
Монахиня издала пренебрежительный сухой смешок.
- Миссис Тернер, вы производите впечатление умной женщине, но говорите редкую чушь. Здесь нет инквизиторов, а я жду от вас прямого ответа - не как монахиня, а как женщина. Откуда письмо? Что за корабль? Что Фенн имеет в виду, говоря "я снова человек"? Или вы лишены сострадания?
Элизабет повернулась в профиль, глядя на мокрые кусты боярышника и грядки с морковью и луком в высокий готический оконный проем длинной галереи. Кажется, этот нудный дождь идет над всем туманным Альбионом. После жгучего карибского солнца и неистовых карибских ливней Элизабет привыкла заново ко всему кроме промозглого дождя. Она плотнее запахнула плащ. Рассказ был честным и, по возможности, кратким. Только факты, миссис Тернер, только скупая сводка с полей, без подробностей. Эмоционировать станем позже.
Она не заметила, что за время рассказа так стискивала кулаки, что на внутренней стороне ладони отпечатались глубокие до синевы полукружья ногтей.
Монахиня ни разу не перебила ее и не кинулась за другими сестрами с целью немедленно схватить одержимую; на середине рассказа она закрыла лицо руками, в которых еще стискивала письмо, и стояла в молчании, пока Элизабет не закончила. А когда отняла от лица ладони, недавние яркие краски как будто губкой впитало с ее лица. На Элизабет сестра Тамсин не смотрела, её взгляд был устремлен во двор аббатства, но вряд ли она видела тот же дождь, что и ее собеседница.
- Я верю вам. Откровенность за откровенность, - почти без всякого выражения в голосе произнесла она. - Тем более мне иногда кажется, что эта тайна разорвет меня, до того спирает здесь, в груди. Отец женился на моей матери вторым браком, у него уже было двое детей от первой жены. Сестра была старше меня на пять лет, брат - на семь. Все мое детство он возился со мной, как самая лучшая, самая преданная и заботливая нянька... его стараниями все мои детские горести оборачивались радостями и шутками, и я обожала его, он буквально был центром моей маленькой вселенной. Сестра сходила с ума от ревности. Мне было пять, когда брат уехал учиться на континент, после учебы он отправился путешествовать и много лет провел вдали от дома, только писал нам. Свое возвращение Фенимор подгадал к моему шестнадцатилетию.
Элизабет вздрогнула от догадки.
Бывшая Кэтрин Лэмптон глубоко вздохнула. Ее голос, по-видимому, неосознанно, снова стал звучным. И чуточку насмешливым.
- Он оказался так невообразимо хорош: молодой, безрассудный и наглый. Никаких запретов, да и с принципами было довольно печально. Говорят, мы были очень похоже внешне... так вот, он был красивее меня. Гораздо. С этими темными глазами, ямочкой на подбородке, сильными руками. Фенн даже не очаровывал - он попросту сводил с ума, у меня не было ни единого шанса. Мне хватило недели, чтобы понять, что в моем чувстве к нему нет ничего сестринского, и месяца, чтобы догадаться, что и в его чувстве ко мне нет ничего братского. Вам, наверное, противно такое выслушивать?
Элизабет в растерянности моргнула и только сейчас поняла, что смотрит на рассказчицу во все глаза.
- П-простите.
- Ничего. Мы долго держались, мы изо всех сил старались не допустить ничего неприличного, правда, пока окружающие восхищались тем, какая трогательная любовь царит в нашей семье между братом и сестрой. О! Она была отнюдь не трогательной. Но это оставалось только между нами, все бурные ссоры, бешеная ревность, неспособность делить друг друга с кем угодно еще - и ужас от одной мысли, что когда-нибудь мы непременно расстанемся.
Она выдохнула, чувствуя, что голос накаляется, и молчала несколько минут.
- Когда мне исполнилось восемнадцать, отец нашел мне жениха. Фенн... сошел с ума от этого известия. А я вместе с ним. После сообщения о помолвке мы заперлись в моей комнате, вцепившись друг в друга, как утопающие, и я не стану пересказывать то, что мы наговорили тогда. Мы не могли разжать рук. Малейшая попытка отстраниться сопровождалась такой дикой физической болью, что когда Фенн отошел задернуть портьеры, я не могла дышать, пока он не вернулся. Думаю, вы понимаете, что произошло потом.
Элизабет прижала ладонь ко рту.
- Я не знаю до сих пор, что породило бы большее безумие: то, что это случилось, или то, что этого можно было бы избежать. Через два дня Фенн присоединился к экспедиции, направлявшейся в Карибский бассейн. Я не помнила себя от ярости, обещала, что прокляну его, если он меня покинет; я так и сделала. Мое напутствие ему до сих пор звучит у меня в ушах. Вам не понять, - с горчинкой отметила Кэтрин, голос у нее был тихий и грустный, - я и не жду понимания или сочувствия. Мало кто понял бы, и уж точно никто бы не пожалел. Это разрушительная любовь, мучительная, она не приносит радости, одну только муку. Ты не можешь жить без него и не можешь умереть; давно и в один миг растрачена вся нежность и даже вся страсть, но вас продолжает держать друг при друге что-то дикое, как у зверей, как пристрастие к гашишу.
Рассказчице перехватило дыхание, казалось, вместе с воздухом она глотает слова, а вместе со словами - страстный звон в голосе, такой неуместный в холодной пасмурной галерее.
- Вы не представляете, каково это - увидеть, как на глазах исполняется твое проклятие. Я думала, что сойду с ума, поверьте, я молилась, чтобы это произошло. Меня свалила жестокая лихорадка в тот же вечер, как нам привезли известие об исчезновении его экспедиции. Шепотом произносили название «Летучий Голландец». Во время болезни на минуту я пришла в себя, я слышала, как врач говорил моей матери: «Даже если выкарабкается, то рассудок вряд ли сохранит». Я возликовала, миссис Тернер, но увы, мне суждено было поправиться и сохранить разум. Моя свадьба была отложена, потом - отменена, ведь я приняла решение навсегда остаться в этих стенах... все это уже не имело значения. Собственно, - пауза затянулась надолго, - теперь значение имеет только это письмо. И то, что Фенн жив и простил меня. Спасибо, что вы меня выслушали, миссис Тернер. Я никогда не забуду, что получила его прощение из ваших рук.
В полном смятении Элизабет смогла только кивнуть.
На прощание ей задали всего один вопрос.
- Как зовут вашего мужа?
- Уильям.
- Сильное имя. Шестьсот лет назад мужчина с таким именем бросил к своим ногам всю Британию, - сестра Тамсин снова опустила глаза и спрятала руки в рукава своего черного одеяния. - Я помолюсь за него и за вас.

*   *   *

Отредактировано Yseult (2008-10-12 17:00:21)

Для начала я рейтинг поправлю А то мужчины уж очень крепки в высказываниях... если их разозлить 

*   *   *
Капитан говорил негромко, четко и очень быстро. Двое матросов и второй помощник были вынуждены стоять почти голова к голове с ним, чтобы слышать каждое слово.
- У вас будет всего один шанс. Мы не переходили на ту сторону несколько лет, день не урочный. Всплывать на поверхность вам, я думаю, придется самим, хотя мы постараемся подойти поближе. Возьмете с собой лодку и запас еды - я совсем не обещаю, что вас наверху сей же час подберет корабль. Что сказать, когда подберет... надеюсь, придумаете. Говорить правду я бы не советовал.
- Да уж, не для того возвращаемся, чтобы угодить к монахам или к душевнобольным, - пробурчал матрос постарше.
- Славно. К вечеру будьте готовы.
Джеффри переминался с ноги на ногу.
- Один вопрос, кэп. Э-э-э-э... Насколько сильно рискуешь ты сам?
Тернер-младший пожал плечами.
- В общем-то, я могу... ну, в общем, я достаточно доверяю Бетси. Не хочется мне бросать тебя тут, Уильям...
- Ты очень патетично врешь, Джефф. Просто бальзам на мое сер… на мои раны. Мне будет не хватать твоих вил в боку, честно, но с той стороны тебя не хватает гораздо сильнее.
Джеффри прочистил горло.
- ...на растерзание этой озабоченной фурии.
Уилл ухмыльнулся.
- Никак, блюдешь мою супружескую верность?
- Нет, ты не понял. Я бы с удовольствием отдался ей на растерзание на пару с тобой! Уж она-то растерзает так - до конца жизни не забудешь. А ты, как дурак, к русалкам. Они ж рыбы холодные. Отморозят все мужику, а толк – вот скажи, толк-то есть?!
- Джефф, ты трепло.
- Нет, я просто хочу понять: чем ты, черт возьми, так пронимаешь таких шикарных девочек?!
- Зависть - грех.
- Плохо все-таки у тебя, Тернер, - вздохнул второй помощник, - с чувством юмора.
- Плохо все-таки у тебя, Принстон, - парировал капитан, - с чувством меры.
И помрачнел.
- Элизабет сейчас живет в Плимуте, если вдруг... скажи, что я люблю их.
- Скажу. Ну, а если все-таки серьезно... сильно ты рискуешь, а, кэп?
Обсуждать эту тему капитану Тернеру не хотелось - хватило короткой утренней перепалки с отцом.

- Ох, нарвешься ты, капитан, - не выдержал Билл Тернер. - Зуб даю, Калипсо так этого не оставит.
- Это проблема Калипсо.
- Это, капитан, твоя проблема!
Тернер-сын пожал плечами.
- Упрямый, как осел! Забыл, как вышло в прошлый раз? Жить надоело? Имей в виду, что я в этом участвовать не...
- На "Голландце", - медленно проговорил Уилл, смерив отца мрачным взглядом, не обещавшим ничего хорошего, если Биллу "Шнурку" Тернеру вздумается возражать, - все подчиняются капитану. Даже ты, старпом. Так что делай, как я сказал.
- Есть, капитан. Но ты сильно рискуешь, сынок.
«Сынок» скрипнул зубами – от такого обращения его коробило.
- Меньше рассуждений, старпом.
По большому счету, не в назначенный срок "Голландцу" нельзя было переходить с одной стороны на другую - раз уж капитан четко выбрал свой курс и пошел на сделку с Калипсо. По собственному же счету, Тернер мог на это наплевать - строго говоря, сделки с Калипсо он не заключал, со своей совестью - тем более. Он уже и наплевал однажды. Билл "Шнурок" Тернер был единственным свидетелем того, как капитана после этого корчило - и корчило знатно. Хуже того, в прошлый раз они не рассчитали, замешкавшись и заплутав на переходе, и смаху влетели в Мертвые Воды, откуда вообще-то не было выхода. Капитан на зубах выдерживал те несколько часов, которые они мотались туда-сюда перед завесой, разделяющей моря потустороннего мира, искали какой-нибудь проход, пока не поднырнули под нее, едва не вылетев снова в мир живых. И вот тогда капитан, едва шевеля губами, передал управление кораблем, дошел до своей каюты - и уже там свалился замертво. Билл Тернер не распространялся на палубе о том, что его сын в первые несколько часов был не просто очень бледен, но и несколько пугающе прозрачен. С ирландским кораблем как-то обошлось. Тогда им не пришлось переходить грань: ирландцы сами вот-вот могли за нее свалиться, а у капитана был пунктик на тему заблудших кораблей.

- Рискую? Есть немного. Да плюнь! – капитан от души хлопнул второго помощника по спине, и учитывая, что тот только раскурил трубку, откашливался бедолага долго, до слез, даже вены на лбу вздулись. -  Завтра будешь дышать свежим воздухом.

*   *   *
"Моя малютка Бетси,
если тебе будут говорить, что твой Джефф отправился к праотцам, - не слушай. С твоим Джеффом не так-то легко расправиться, кошечка. Так что можешь смело сказать, что отпеть меня поторопились. Со мной все в порядке, не тревожь свое сердечко. Жаль, правда, что мне никак не выбраться прямо сейчас из этого проклятого места к тебе, но, поверь, мне ничего так не хочется..."

*   *   *
- Пират! Пират!
Элизабет невольно вздрогнула, слишком однозначно реагируя на это слово, и огляделась.
- Пират! Ах ты, проказник! Иди ко мне! Пират, ко мне!
Черный огромный пес подбежал к Элизабет и уставился на нее, чуть наклонив голову. В погожий день этот пес был бы лохматым и с белыми лапами, но сейчас пасмурно, слякоть и мокрый снег, поэтому белые лапы превратились в серо-черные, а пышная намокшая шерсть обвисла сосульками.
Больших собак она никогда не боялась. Это заслуга Уилла – еще в благословенном детстве он объяснил кисейной барышне мисс Элизабет Суонн, что собака чует страх. Сохранишь спокойствие – не тронет.
Она скрестила руки на груди и чуть улыбнулась, склонив голову.
- И что ты хочешь мне сказать? - поинтересовалась Элизабет.
Пес неумело, как щенок, припал на передние лапы, гулко гавкнул.
- Даже так?
Пес гавкнул еще раз и тряхнул шкурой, брызги грязи полетели во все стороны.
Только этого ей не хватало!..
- Ох, мэм, простите! - запыхавшийся звонкий голос звучал совсем близко.
- Ничего, - машинально ответила Элизабет, занятая попытками оттереть грязь с пальто и подола платья - пустая затея, если в распоряжении только носовой платок, а обладательница звонкого голоса в это время вовсю отчитывала пса, которого наконец-то поймала за ошейник.
- Пират, ну что ты наделал? Запачкал леди! Твой хозяин вовсе не почешет тебя за ухом после такого! Он вас не напугал? - она посмотрела на Элизабет и всплеснула руками, рискуя упустить только что пойманного беглеца. Впрочем, тут же спохватилась и вцепилась в ошейник двумя руками. Пес был едва ли не больше хозяйки и косился карим глазом на Элизабет так, будто сыграл с ней хорошую шутку. - Ой, мэм, да он вас всю забрызгал!
«Кошечка», - подумала Элизабет, с любопытством разглядывая треугольное личико. - «Действительно, самая настоящая кошечка, да еще рыжая, судя по выбившимся из-под наброшенного на голову шерстяного платка прядям. Должно быть, весной вся в веснушках».
- Ничего страшного. Вернусь в гостиницу, отдам в чистку.
- Ну, нет. Сколько добираться до вашей гостиницы, час? А до моего дома идти три минуты, вашу одежду нужно непременно почистить, кроме того, во всем виноват глупый пес моего мужа. А еще, - кошечка подмигнула, - у нас прекрасное горячее вино с пряностями. Поди, замерзли.
- Замерзла, - Элизабет развела руками.
Поздняя осень - она же ранняя зима - редко выдавалась погожей, под неизменно промокающими ногами все время хлюпала невнятная каша из земли, сморщенных листьев и воды, по утрам ее слегка схватывало ледяной коркой. А для Элизабет, избалованной карибским солнцем, межсезонье неизменно превращалась в настоящую каторгу: она все время мерзла. Промозглый холод исхитрялся добраться до нее сквозь любые одежды и одеяла, и не обращать на него внимания никак не получалось. А низкие свинцовые тучи, пробрасывающие то дождем, то снегом - причем и дождь, и снег были одинаково колючими, - наводили тоску и оцепенение.
А вот Ли легко мог изваляться и в снегу, и в грязи, и в луже - смотря какую игру затевали мальчишки и к чему такая игра приводила, и ему все было ни по чем, кроме тех редких случаев, когда, промокнув насквозь, он подхватывал простуду. Правда, и в этом случае поседеть от беспокойства грозило разве что его матери. Самого же сына, достойного своего отца, больше волновало, что придется отложить его веселые приключения, спать под тремя одеялами и пить под неусыпным наблюдением Грэйс горячее молоко с медом и перцем. Эта смесь, справедливости ради, и впрямь была чудодейственной.

Час спустя слегка засыпающая, разморенная теплом и горячим вином Элизабет сидела перед очагом, пока хозяйка дома ловко сновала по кухне, собирая на стол и не переставая поддерживать разговор с гостьей.
- Я всем говорила, что Джеффри жив. Иначе я бы знала. Но ведь в таких случаях проще считать, что молодая вдова сошла с ума от горя?
Малютка и кошечка, эта девочка с несокрушимым жизнелюбием, как ни странно, оказалась Элизабет. Полчаса назад были пылающие щеки, и порывистые благодарные объятия, и жадное перечитывание письма - не дочитывая, Бетси возвращалась к началу, беззвучно проговаривая каждое слово. После хозяйка дома развила кипучую деятельность, среди которой была даже более естественна, чем рыба в воде. Наконец-то вполне живой человек, живее самой Элизабет. Фамилия Принстон была ей смутно знакома, но откуда именно - память не говорила.
Они в четыре руки добросовестно и споро порезали хлеб, сыр, ветчину, расставили приборы – и, как ни странно, к окончанию этой суеты Элизабет почувствовала себя непривычно усталой. Но хоть у кого-то ее полезность на кухне не вызывала сомнений!..
Глупому псу по поводу такой радости была выдана массивная кость в дополнение к обеду.
А кошечка торжествовала. Элизабет легко могла представить, что, если бы не гостья, она бы замурлыкала. В считанные минуты миссис Тернер кратко рассказали все: Бетси двадцать один год, из них замужем два, с тех пор, как от мужа нет вестей, для нее ничего особо не изменилось, кроме разве одного - к ней переехал жить брат с семьей, чтобы не оставлять одну и чтобы хоть кто-то мог сладить с этим глупым псом. Со стороны мужа было очень остроумно назвать этого увальня Пиратом, а переименовывать уже поздно - привык...
- А теперь, миссис Тернер, - Бетси наконец-то села, сложила перед собой руки, - давайте поговорим. Вы можете объяснить мне, о чем пишет Джефф?
И Элизабет вдруг уперлась, почему-то упрямо не желая говорить правду этой девочке, которая слишком твердо стояла на ногах, чтобы представить себе реальность корабля-призрака. И… в конце концов, это была только ее, Элизабет Тернер, тайна.
И вдобавок, у нее сдало здоровье. В конце концов, осень и зима - не самое лучшее время для путешествий. Ветер, дождь, мокрый снег, а сегодня Элизабет промерзла основательно. Словом, ее саму нисколько не удивило, что сперва миссис Принстон решила отложить разговор на потом. Элизабет не нашла в себе сил возвращаться в гостиницу (Бетси живо отправила за вещами старшего племянника), а к ночи свалилась в лихорадке.
Она то ли спала, то ли бредила, то ли погрузилась в нечто между сном и бредом, но в этом нечто было хорошо. Просто сказочно. Сильные смугло-загорелые руки держали ее высоко, поднимая к солнцу, и она смеялась, цепляясь за них пальцами, но на самом-то деле нисколько не боялась - эти руки никогда ее не уронят - и все повторяла и повторяла, захлебываясь счастьем, единственное имя, которое имело для нее значение, и отчаянно не помнила, что всего лишь не то бредит, не то спит.

*   *   *
Во сне статуя оживает. Бесшумно спускает босые ноги с перил, переступает так легко и тихо, будто скользит по воздуху, а потом ее темно-золотые волосы, жесткие от соленой воды, щекочут ему лицо и шею. Прохладные пальцы поглаживают плечо и спину, и от этого легкие мурашки, и замирание где-то внутри. И вообще это так приятно и так возбуждающе, что, черт возьми, надо немедленно просыпаться, пока этот изумительный сон не превратился в пытку.
Но, открыв глаза, капитан "Голландца" понял, что волосы, пальцы, а также плечи, лицо, круглое крепкое колено, чуть упирающееся ему в бедро, и все остальное, так непосредственно скользящее ему в руки, вовсе не сон.
- Элизабет? - он совсем по-мальчишески моргнул, протянул руку, отвел за уши ее разметавшиеся пряди, улыбнулся, перехватывая пониже затылка, притягивая к себе - поцеловать. - Моя Эли.
Они оба перестают дышать, встречаясь губами. Она вся дрожит от предвкушения, пока к его рукам возвращаются тщательно утрамбованные и закупоренные воспоминания о том, что Уилл успел тогда на песчаном пляже угадать из того, что ей нравится в любви, и физическая память оказывается крепче ментальной - она негромко стонет, пока он ведет ладонью по выгибающемуся дугой тонкому телу вниз, от груди до бедер, и как-то исхитряется повторить его движение...
Но волшебство обрывается. Уилл напрягся и замер, откинулся на спину. Закрыл глаза, осмысливая. Это "Голландец", а не берег моря. Тусклый масляный свет из закопченного фонаря на столе. Гулкий размеренный плеск волн за бортом.
- Ты умерла?
Шорох простыней. Горячая ладонь легла ему на живот.
- Я пришла к тебе.
Она придвинулась еще, но жар ее тела почему-то не радовал. Уилл отстранился, сел. Хотелось курить. Что-нибудь такое... крепкое. Продирающее.
- Ты мне не рад?
- Ты не ответила на мой вопрос.
- Как ты суров...
Он суров? Слабо сказано - он просто бессердечная тварь. Элизабет умерла, сюда нет другого пути. Почему он не чувствует ничего такого, что должен - обязан! - почувствовать, осознавая, что его девочки больше нет?
Или ему стоит сказать "спасибо" за то, что до его сознания никак не доходит смысл слова "умерла"? Если позволить себе эту мысль... да, кажется, так оно и есть: станет незачем и не для кого жить.
- Ты не ждал меня?
Я один знаю, как я ждал тебя. Не так.
- Что ты с собой сделала?
Я так в ней ошибался? Не может быть... Но тогда может быть только одно.
- Что с тобой сделали? - Уилл развернулся, схватил ее за плечи и встряхнул.
- Мне больно.
- Кто?!
- Мне больно!
- Кто?!
Какое-то время не было ничего, кроме ярости, и молота в висках, и красной пелены перед глазами, и желания изрубить в куски, искрошить в пыль. Своими руками. До седьмого колена. Через эту красную пелену к нему прорывался женский голос, которого Уилл не узнавал - перекрывало ощущение необузданной силы, которая буквально поперла на него и сквозь него, потоком, отовсюду. Он глухо понимал, что это его ярость - ярость капитана - пробудила дремлющие в "Голландце" силы, о которых он не имел представления. Он чувствовал биение жизни внутри корабля, как если бы это билось его собственное сердце. Он чувствовал биение жизни вне корабля, в прежде мертвой воде, как биение собственной крови в жилах. Я - море. Достаточно просто признать это.
Джонс, должно быть, начинал именно так.
Как ни странно, от этой мысли сознание стало проясняться. Багровый туман стал красным, розовым, белым. Совсем рассеялся. Женский голос.
У нее все было не на шутку... обеспокоенным: тело, глаза, пальцы, прикосновения.
- Успокойся! Разве это важно? Или ты забыл меня? Позволь, я все напомню...
Уилл развел руки, соблазнительно обвивающие его шею.
Подозрение было размытым, но вполне ощутимым, и постепенно обретало все более четкие контуры.
- Где наш сын?
- Наш сын?
- Ты не Элизабет, - проговорил Уилл, удерживая двойника за запястья.
Вместе с окончательной догадкой навалилось облегчение, такое, что даже тряхнуло и на секунду заволокло глаза, а потом Уилл с силой отпихнул от себя суккуба.
Она дважды перевернулась, покатившись по полу, зашипела и поднялась на ноги уже в своем истинном обличии: смугло-медная кожа, иссиня-черный поток волос, оскаленные крепкие белые зубы.
Этого следовало ожидать.
- К-какая же ты дрянь.
Сейчас он бы не поручился за то, что никогда не смог бы ударить женщину.
- Ты что, всерьез уверовала, что я не отличу тебя от нее?
И получил в ответ похабную улыбку:
- А ты был довольно близок к этому, - насмешливый взгляд уперся ему в пах. - Ближе просто некуда...
Вот дрянь!
- Ты всех мужчин так заполучаешь?
Полные темно-красные до черноты губы медленно изогнулись, голос у Калипсо стал совсем мурлыкающим. Вожделеющим.
- О! Это напоминает ревность, мой капитан. Ради такого случая я готова подождать еще немного... Хотя, признаюсь, мое терпение на исходе. Теперь, когда я знаю, что, кроме сердца, все при тебе.
Уилл шепотом выругался, развернулся спиной, через голову натягивая рубашку, бросил:
- Жди хоть до морковкина заговенья. Ты похожа на самку, которой необходима случка.
Его так и шибануло в спину – точно между лопаток, словно весь воздух каюты сложился в  огромный кулак. Ого. Богиня в гневе.
- А ты... окончательно забылся!
- Не больше, чем ты.
- Ничуть! Занялся благотворительностью, значит, за мой счет? Поостерегся бы! Кем ты себя возомнил? Ты всего лишь перевозчик! Ты у меня на службе, ты не смеешь устанавливать свои правила!
- Я - капитан "Голландца".
- Живой и владеющий этим кораблем только моей милостью!
Наконец-то ей удалось заставить его повернуться к себе лицом. Правда, ничего хорошего в этом не было, как и в интонациях Дэйви Джонса в звенящем металлом голосе Тернера.
- "Голландец" служит только своему капитану. Ты для него просто гора крабов.
В подтверждение этих слов под ними качнулись доски. Калипсо не устояла, и была вынуждена ухватиться руками за деревянную переборку.
Они схлестнулись взглядами - пространство словно натянулось, как струна, еще мгновение - и лопнет. Совершенно безумные образы кружились в воздухе, мерцая стальным и красным, но если те, которые подсовывала Калипсо, были прочно завязаны на противнике, и она знала, что напомнить, чтобы ослабить его, то Уилл не улавливал большую часть из тех, которые до сих пор хранил "Голландец".
Какая же силища в этом корабле…
Богиня дала брешь лишь на образе молодого Джонса, похоже, еще тех времен, когда их знакомство только завязывалось. А следом Уилл отшатнулся - померещилось, что рука превращается в клешню. Калипсо дышала так же тяжело, как он сам.
- Я ведь могу и по-плохому, Уильям Тернер, "раз в десять лет" легко превратить в "никогда".
- Пошла вон с моего корабля.

На воздухе, как ни странно, полегчало, Уилл поднялся на верхнюю палубу. Вахту отбывал старший помощник Билл Тернер, он обернулся на звук шагов.
- Что с тобой, сынок? На тебе лица нет.
Капитан мотнул головой и потер ладонью лицо, бормоча:
- Вот сука, а. Нет, ну какая же сука, с-старпом, какая... убил бы.
Капитана трясло.

*   *   *

Отредактировано Yseult (2008-10-19 17:26:29)