PIRATES OF CARIBBEAN: русские файлы

PIRATES OF THE CARIBBEAN: русские файлы

Объявление


Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » PIRATES OF THE CARIBBEAN: русские файлы » Ориджиналы » Sweeney Todd. Never forget. Never forgive.


Sweeney Todd. Never forget. Never forgive.

Сообщений 1 страница 15 из 15

1

Данный фик перекликается с ПКМ только посредством товарища Деппа.

Автор:  Layka
Название: Never forget. Never forgive.
Бета: Зета
Оригинальное произведение: «Sweeney Todd: The Demon Barber of Fleet Street» (Суини Тодд. Демон-парикмахер с Флит-стрит)
Рейтинг: R
Размер: мини, миди
Пейринг: Тодд/Ловетт, Баркер/Люси, Баркер/Ловетт
Персонажи (для зарисовок): С. Тодд, М-с Н. Ловетт… и как карты лягут.
Жанр: Цикл зарисовок, мелодрама.
Дискламер: Ни в коем разе не претендую на главных героев (С. Тодда, Н. Ловетт)
Саммари: Размышления героев, сцены непосредственно из оригинального произведения, сцены, которые могли бы быть, которые были, но которым не уделили «должного» внимания =). И, наконец, сцены, как плод авторской фантазии.
Комментарии: Искренне пыталась соблюсти чисто бартоновскую атмосферу, реальность с налётом сказки.
Статус: не закончен
Предупреждения: творчество по фильму Т. Бартона (если, конечно, это имя вам о чём-то говорит),  довольно сентиментальный тоддветт.

Отредактировано Layka (2008-07-02 01:24:30)

2

Never forget. Never forgive.
(Не забывать. Не прощать.)

«Когда у тебя в руках чья-то жизнь, это так повышает тонус». (с)

Исповедь одного убийцы.
Моя история похожа на сотни таких же историй. И я не претендую на звание самого кровожадного и беспощадного убийцы. По большей части мне всё равно. Я делаю то, что мне нравится. И делаю это неплохо.
Меня зовут Бенджамин Баркер. Однако если я называю вам своё настоящее имя, имейте в виду, дни до вашей кончины сочтены. Если же вы хотите выжить, советую забыть это имя. Отныне я буду вам известен как Суини Тодд. Суини Тодд, кровавый брадобрей с Флит-стрит. Я абсолютно равнодушен к славе. Мне плевать, знаете ли вы меня, или же нет. Но вы ещё услышите обо мне. Возможно в последний раз в своей жизни.
Я был осуждён за преступление, которое не совершал. Меня приговорили к пожизненной каторге. Тогда я ещё не знал, кто или что тому было виной. Но я поклялся отомстить своему обидчику… Нет ничего слаще мести. Но, почувствовав её вкус однажды, вы уже не в силах остановиться.
Я был женат на любимой женщине, которая родила мне дочь. Моя семья. Моя Люси. Если бы я мог знать. Меня отняли у моей же семьи. Джоанна… имя дочери всегда отдаётся острой болью в моём сердце. Меня лишили тех, кого я так любил.
Нет ничего слаще мести…
Я бежал, бежал от несправедливого наказания ради одного. Ради мести.
Я вернулся в Лондон на Флит-стрит. И только тогда узнал, кто посмел разрушить моё счастье. Судья Терпин собирался без помех завладеть моей женой, вычеркнув меня из её жизни. И эта его подстилка - пристав Бемфорт… Что ж, неплохая работа. Но они не учли одного. Моя жена – не продажная девка. Люси не вынесла позора и отравилась мышьяком. А дочь. Джоанну удочерил этот чёртов Терпин. Ненавижу. Он уничтожил мою семью, он убил во мне человека… Теперь мной правит только жажда мести. Я потерял всё, всё, что мне было дорого. Я потерял себя. Я способен только убивать. Нет ничего слаще мести…
Тот, кого лишили цели в жизни, лишили счастья, лишили будущего, тот поймёт меня. Эту пустоту, что внутри вас. Она пожирает вашу сущность. Вы перестаёте видеть краски жизни, вы не признаёте её ценность. Вы – ничто, внутри вас – ничего. Но эта пустота нуждается в своём заполнении.  И я заполнил её местью. Бенджамин Баркер насквозь пропитан ненавистью к обидчику. И теперь я уже не тот, кем был раньше. Я, Суини Тодд, дитя мести.
Кровь… Кровь, что течёт в ваших жилах, этот неотъемлемый атрибут любой жизни, для меня не имеет привычной ценности. Созерцание тоненьких струек этой жидкости – это ни с чем не сравнимое, короткое, молниеносное мгновенье блаженства. Вы только представьте, как в моих руках находится чья-то жизнь. Она не сопротивляется, она мне доверяет. Она – человек, простой горожанин, чиновник, торговец, кто угодно, но все они через мгновенье станут равны. В кресле сидит живой человек, он что-то говорит, о чём-то думает, чем-то дышит. Наверняка у него есть семья, только мне всё равно. Мне это неинтересно. Всего один точный взмах тонким лезвием… и... И я прервал чью-то жизнь. Кровь. Эта красная жидкость, что теперь так предательски рисуется на белых рукавах моей рубахи, дарует мне удовлетворение. Этот короткий миг между жизнью и смертью – это нечто особенное, это смысл моего существования. Нет ничего слаще мести…
Месть сожрала мою душу. Я просто убийца. Я живу для чужих смертей, живу ради крови, ради этого удовольствия править человеческими судьбами. «Жизнь ради смерти» подчас имеет совершенно иной контекст.
У меня нет друзей, нет любимой женщины, нет семьи. Моя жизнь пуста, но не бессмысленна. Её смысл – месть. У меня есть только моя работа. Но и любимое дело превратилось в орудие мести. Я, некогда известный брадобрей Бенджамин Баркер, лучший из лучших в своём деле. Я прекрасно работаю бритвой. Всего пару взмахов серебряным лезвием… и клиент свободен. Минутное дело. Мои руки и мои бритвы – это превосходный инструмент. Я мастер своего дела.
Нет друзей. Хотя это не совсем так. У меня есть друзья. Верные, молчаливые, холодные. Мои серебряные друзья, моё орудие мести – мои бритвы.
Я люблю смотреть, как тонкое лезвие металла отражает солнечные лучи. Этот холодный блеск серебра сродни чувству, которое я испытываю при свершении чьей-то судьбы. Холодный блеск металла – грань между жизнью и смертью. И только я выбираю, на какой стороне окажется тот, кто сейчас сидит в моём кресле. Я вершу человеческие судьбы быстро, хладнокровно, точно. Лезвие моей бритвы в который раз проходит по горлу жертвы. Приходится приложить не мало усилий, чтобы всё сделать стремительно и чисто, но ведь это и дарует мне настоящее удовольствие. Кровь. Я вновь испачкал руки кровью.  «В следующий раз надо быть аккуратней». Я не придам значения этим мыслям. Я просто вновь сотру красную вязкую жидкость с лезвия и улыбнусь в лицо смерти, потому что и на этот раз она пришла не за мной. Я никогда не считал, сколько загубленных душ на моей совести. У меня нет совести. У меня ничего нет. Осталась только жажда мести. Я доберусь до тебя Терпин. Клянусь. И только когда увижу твою кровь на своих руках, я возможно успокоюсь. Возможно… Нет ничего слаще мести, но, почувствовав её вкус однажды, вы уже не в силах остановиться.
Я, Суини Тодд, кровавый брадобрей с Флит-cтрит. Я не раскаиваюсь. Я ни о чём не жалею. Вы вправе думать обо мне так, как вам будет угодно. Я не нуждаюсь в ваших жалости, сострадании, ненависти. Я делал то, что мне нравилось. Я этим жил.

Sweeney Todd
driven by revenge.
(Суини Тодд, одержимый местью)

Отредактировано Layka (2008-02-23 22:20:33)

3

Оттенок крови.
«There's a hole in the world like a great black pit
And it's filled with people who are filled with shit. And the vermin of the world inhabit it.
But not for long...
They all deserve to die.
Tell you why, Mrs. Lovett, tell you why.
Because in all of the whole human race
Mrs Lovett, there are two kinds of men and only two
There's the one they put in his proper place
And the one with his foot in the other one's face
Look at me, Mrs Lovett, look at you.
Now we all deserve to die
Even you, Mrs. Lovett, even I
Because the lives of the wicked should be made brief
For the rest of us death will be a relief
We all deserve to die». (с) Sweeney Todd. «Epiphany».

«В мире есть дыра, большая чёрная яма, заполненная людьми, сущность которых - дерьмо. И все преступники мира живут там. Но это не может длиться вечно. Они все заслуживают смерти. Сказать Вам, почему, Миссис Ловетт? Сказать? Потому что во всём мире есть только два вида человека, только два: один - тот, кого обычно ставят на место, другой – тот, кто вытирает ноги о других. Посмотрите на меня, Миссис Ловетт. Посмотрите на себя. Теперь мы все заслуживаем смерти. Даже Вы, Миссис Ловетт, даже я. Потому что жизни нечестивцев должны быть коротки. А для остальных смерть станет утешением. Мы все заслуживаем смерти». (с) Суини Тодд. «Прозрение».

Лондон. Мрачный, серый, прогнивший в самой своей сущности Лондон. Город порока, грязи, лжи и безнаказанности. Как я только раньше этого не замечал? Не хотел. Не было возможности. Я был счастлив. Я был влюблён. Глупый цирюльник, тешивший себя надеждами на вечное счастье. Глупец, не желавший видеть правды погрязшего в своём дерьме Лондона. Я был слеп в своей любви, как большинство безмозглых счастливцев, познавших вкус этого сладостного напитка. Но однажды любовь превращается в наркотик. Медленный яд, дарующий минуты блаженства. Только вот незадача, - вечно так продолжаться не может. И в один прекраснейший день он нанесёт свой смертельный удар, уничтожив всё, о чём ты мечтал, чем жил и чем дышал. Я познал вкус любви, но был отравлен ею, потому что пьянящий аромат этого чувства не даёт возможности взглянуть на вещи реально. Я ничего не видел и даже не мог подумать, что кто-то желает уничтожить меня, вышвырнув на обочину жизни. И тем хуже, ибо у меня есть голова на плечах и глаза, способные видеть. Я – глупец, утонувший в собственных чувствах.
Дьявол! Где же эта чёртова Флит-стрит? Сколько можно бродить по вымощенным улочкам промёрзшего города? Нет нигде в мире такого же места как Лондон. Дыра, брешь в человеческой цивилизации. За пятнадцать лет тут многое изменилось: новые строения, новые люди. Но это многое – лишь оболочка. Содержание же осталось прежним. Город-дерьмо. Помойная яма, в которой копошатся черви. И вонь от неё как от сточных вод самых загаженных канав славного Лондона. Черви, переполняющие эту яму, бесконечно отравляют её содержимое, превращая в гниль и пустошь. Они плодят своё не менее отвратительное потомство. Это замкнутый круг. Но среди этих мелких червей есть более крупные, внушающие страх. Они пожирают неугодных, они творят то, что называют законом, но на самом деле они, движимые собственной целью, лишь уничтожают себе подобных. Я был слеп. Я не замечал изменений. А ведь когда-то Лондон был другим. Прекрасный город, окутанный предрассветным туманом, - это аккуратные дома в стиле сдержанной лондонской буржуазии, прямые улицы, свежесть после очередного столь привычного для Лондона дождя, аромат цветов и радуга, как символ надежды. Утро всегда встречало тебя запахом свежего хлеба, приветливыми возгласами полноватого молочника, спором двух джентльменов, что жили по соседству, улыбкой любимой и радостными криками годовалой дочери. Я был счастлив, я жил в лучшем городе.
Но рыба начинает гнить с головы. И однажды к власти приходят преступники. Они используют закон себе во благо. Они как черви, которые, попадая в яблоко, пожирают его изнутри и оставляют только внешнюю привлекательную оболочку. Но внутри… Внутри гниль. Они отравляют то прекрасное, что люди творили веками. Гниль пошла дальше. И теперь каждый из нас – червь, ибо все мы – часть этого механизма, который является творением нечисти. И даже я, глупец, позволивший расцветать этой дряни, - червь, ползучая тварь – пресмыкающееся.
Лондон обречён. Нет больше надежды на спасение. Остался лишь один выход – очистить город от порока. Что толку выносить гниль? Надо уничтожать тех, кто превращает прекрасное в отходы. Но их слишком много. Слишком.
Людишки, вы все лишь мыши, плодящиеся на помойках некогда цветущего города. Вы трепещите перед вышестоящими, перед этими жирными крысами. Разве вы не видите? Нет. Вы не видите. Вы – часть этого дерьма. Вы работаете на благо этих жирных червей, превращаясь в подобных им. Ничтожества. Мы все – ничтожества.
Лондон потерял краски, поблек. Черви превратили его в чёрно-белое месиво благодетели. Ничего не осталось, только вонь от сточных вод, серые мрачные дома и вечно затянутое тучами небо. Чёрно-белый мир. Но ведь так не бывает. Так не должно быть. Однако уже ничего не исправишь, если только…
Лондон, я разбавлю твой серый цвет новыми красками. Как насчёт алого, горожане? Я уверен, Лондону пойдёт оттенок крови. Я раскрашу тебя по-новому, город порока. Не волнуйтесь, джентльмены, Суини поможет вам обрести покой. Пора заканчивать с этой помойной ямой и её мерзкими обитателями. Я вернулся, ребята, и я готов повеселиться.

Отредактировано Layka (2008-03-05 01:30:07)

4

Записки миссис Ловетт.
Посвящается Зете, ибо она верила, что я осилю этот образ))

«Это всё, конечно, хорошо, но что с трупом-то делать?» (с) Миссис Ловетт.

На что только не идут люди ради собственного благополучия. Я, признаться, не думала, что меня постигнет участь одинокой женщины, которая всеми силами будет цепляться за эту никчемную жизнь. Она и вправду никчемна. Как можно простой одинокой женщине существовать в Лондоне, который переживает свои далеко не самые лучшие времена?
Хочешь жить – умей вертеться. И я нашла для себя дело. Пусть оно пока не слишком прибыльное, но… Как говорил мой покойный муж, мистер Ловетт: «Дорогая, вещи делятся на два вида. Те, которые можно продать, и те, которые требуют умения их продать». Но мистер Ловетт всегда старался больше говорить, чем делать. Его склонность рассуждать вводила меня в состояние уныния. Был бы прок от этих его идей и философских умозаключений. Умер он тихо, под размеренное тиканье часов в гостиной, мирно уснув в уютном кресле напротив камина. Врач заключил, что смерть наступила вследствие остановки сердца. Слава Богу, что дорогой муженёк не стал обременять меня своими стонами и слёзными прощаниями у предсмертного одра. Ох, светлая ему память.
Я не виню его в том, что он оставил меня одну в эти тяжёлые времена. Я уже привыкла к тому, что он предпочитал взваливать на меня груз своих проблем, включая долги и разговоры с судебными приставами. Но разве можно винить человека в том, что он оказался слабым, что он сник перед лицом опасности? В конце концов, он и умер, не мучаясь. Видимо, на небесах посчитали, что боль - это для него тоже слишком жестоко.
Итак, я осталась одна – полноправная хозяйка небольшого дома на Флит-стрит. Пятнадцать лет назад в нём кипела жизнь. Над нами жила молодая семья. Цирюльник, его красавица-жена и их годовалая дочурка. Но счастье этой прекрасной четы продлилось недолго. Бенджамина Баркера, так звали этого довольно недурного собой брадобрея, осудили на пожизненное заключение за преступление, которое он не совершал. Его жена, не вынеся позора, к которому приложил руку судья Терпин, просто спятила. Годовалую малышку удочерил судья, видимо, и у чиновничьих крыс порой просыпается совесть. Ужасная история. Бедняжка Бенджамин. Я до последнего момента сомневалась, что жизнь подарит мне возможность вновь встретиться с тем мужчиной, который однажды пленил моё сердце. Он был прекрасен. Настоящий мастер своего дела. Я даже спрятала серебряные бритвы, которыми Баркер так дорожил, когда судебный пристав явился за девочкой. Я не рискнула их продать, всё-таки надежда на возвращение любимого жила во мне. И не напрасно…
Тот бизнес, которым я зарабатывала себе на жизнь последний год, не приносил большой прибыли. Печь пирожки в Лондоне в нынешнее время – просто самоубийство. В городе свирепствует чума, а цена на хорошее мясо взлетела до невиданных высот. А то, что я толкаю в свои пирожки… фу… даже мясом назвать сложно. Ужаснейший вкус во всём Лондоне. Я – одинокая женщина, без права на полноценный вздох, и худшие пирожки в Лондоне! Теперь представьте моё удивление, когда в мой незатейливый магазинчик, пользующийся дурной славой, имел неосторожность заглянуть посетитель.
Но какова же была моя радость, когда этим самым посетителем оказался беглец - Бенджамин Баркер! Пятнадцать лет его изрядно потрепали. Его невозможно было узнать. Седая прядь в волосах, тёмные круги под глазами от бессонных ночей, и взгляд… холодный, жестокий, с затаённой где-то глубоко в душе ненавистью. Бедняжка. Он изменился. Когда я назвала его имя, он весь побледнел и прокричал, содрогаясь от переполняющего гнева: «Нет! Не Баркер! Не Баркер. Теперь я Тодд. Суини Тодд, и я жажду мести». Мне казалось, что он готов был прикончить ненавистного судью, не задерживаясь в моём доме. Но разве я могла позволить любимому ещё раз покалечить самому себе жизнь? При виде своего обидчика месть застилала ему глаза, он не думал о собственной безопасности, забывал быть осторожным, он просто слепо шёл, движимый ненавистью. Чего же мне стоило сдерживать порывы его гнева! Всё-таки мы, женщины, сильны своим влиянием на мужчин. Порой им достаточно только нашей ласки да видимости самоотдачи. Мистер Ти, конечно, немного ненормальный, но ему хватает ума верить мне и прислушиваться к советам. По крайней мере, я уж точно ему ничего дурного не пожелаю.
Я не сказала ему правды о его жене - не смогла. Если бы он узнал правду, он наверняка бы ринулся искать свою спятившую жёнушку. А это могло означать только одно – я бы вновь осталась одна и вновь потеряла его. Нет уж, я не привыкла упускать шансы, которыми так редко одаривает нас судьба. Пусть уж лучше мистер Тодд смирится с той мыслью, что его ненаглядной Люси больше нет.
С появлением мистера Ти моя жизнь вновь обрела смысл. Она изменилась в лучшую сторону. Я раньше и не задумывалась, что на крови можно делать деньги! Я благодарю Бога, что мистер Тодд вдохновил меня на новые идеи. Скорее не сам мистер Тодд, а его жертвы. Всё началось с уличного шарлатана. Ох, уже и не припомню его имени. Глупый жулик надеялся обставить в честном соревновании мастера бритья – Суини Тодда. Естественно пять фунтов, которые они ставили на кон, ушли мистеру Ти. Но связываться с этими мошенниками себе дороже. Этот самопровозглашённый брадобрей явился к нам в дом. Как потом сказал мне мистер Тодд, расфуфыренный жулик узнал его и потребовал плату за своё молчание. И что же, как Вы думаете, сделал мистер Ти? М-да, вариантов не так много. Он просто проводил мистера находчивость в мир иной. Но одним жуликом мистер Тодд мог бы за день не ограничиться.
Сразу же после того, как мистеру Ти удалось спрятать труп в сундук, в цирюльню явился сам судья Терпин. Уж не знаю, что там у них произошло, но первым слетел по лестнице названный друг мистера Ти, кажется, звать его Энтони, я даже не видела, как он входил, за ним следом кинулся судья… В общем, застала я незадачливого мстителя с бритвой в руках, с блуждающим взглядом и нервным напряжением во всём теле. Он был в ярости. Тогда я впервые не на шутку испугалась! Никогда не забуду, как мистер Тодд едва не перерезал мне горло, просто желая убедить меня и себя в том, что «все мы заслужили смерти». Я, конечно, понимаю, что это был просто приступ безумия, но мистер Ти готов был разнести всю цирюльню, пустить под нож (хотя уместнее, наверное, было бы сказать «под бритву») добрую половину Лондона, мотивируя все свои преступления одним только: «Ни один человек, ни десяток, ни сотня не остановят меня! Я доберусь до тебя! И отомщу ему, полному тайного злорадства. Между тем, тренируясь на других гнусных глотках!». Вот тогда я поняла, что надо что-то быстренько придумать потому, как одним трупом мой возлюбленный не ограничится.
Идея же пришла совершенно спонтанно. Мистер Тодд со всем своим равнодушием заявил, что можно просто вывезти труп на окраину города и закопать без лишних церемоний. Но это было бы слишком рискованно. Когда весь Лондон трясётся от просачивающихся со всех пригородов слухах о грядущей чуме, стражи порядка с особым интересом наблюдают за движением повозок в ночи на окраины города. Нет, надо было придумать, что-то получше.
Вот тогда я и вспомнила о дельце миссис Муни, которая весьма находчиво начиняла свои пирожки соседскими кошечками. Не дурно. Домашние, ухоженные кошечки… Прекрасно. А почему бы нам с мистером Ти не начинять пирожки чем-нибудь покрупнее да подешевле, например, столь ненавистными мистеру Тодду чиновниками, жирными молочниками, нежными священниками, юристами (ну эти на любителя), диетическими поэтами, довольно калорийными бакалейщиками, политиками, актёрами? Все бреются. Мы с мистером Ти окажем благотворительную помощь этому миру. Не понадобится множества надгробий. Выполним массу обязанностей за их родственников. А какое разнообразие вкусов! Накормим же низы сливками общества!
На том и остановились. Мистер Тодд вымещал свой гнев на десятках горожан, а я пекла пирожки, которыми потом кормила простой люд за неплохие деньги. Никаких претензий! Трупов нет. Есть деньги и хорошие. Мы сделали недурной бизнес.
Сейчас у нас достаточно денег, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь на несколько лет. Единственное, что меня беспокоит, это слишком большое количество жертв. Может нагрянуть проверка. Надо быть осторожней. Но мистер Тодд всё твердит о судье. Корит себя за то, что не успел ещё тогда, в первую встречу, перерезать ненавистному Терпину глотку. Боже, и что он к нему только прицепился? Сколько можно моему ненаглядному мстителю повторять, что надо быть аккуратнее? Ох, бедняжка, как он подавлен. Сколько можно жить прошлым?
Мне порой такие сны привидятся… Я всё мечтаю, что мы с мистером Ти и Тоби… Как? Я не сказала о Тоби? О, Тоби – чудесный мальчик. Он вынужден был остаться жить у нас после того, как мистер Ти прикончил его опекуна, этого уличного шарлатана. Мальчик замечательный, исполнительный, отзывчивый. Ой, я так привязалась к нему. Он стал мне почти как сынишка. Настоящая семья… У нас могла бы быть настоящая семья. Я, мистер Ти и Тоби – полноценная английская семья. О, как я об этом мечтаю! Мне так хочется, чтобы мы все втроём уехали из этого мрачного Лондона  куда-нибудь к морю. К свежему солёному воздуху… Мы купили бы дом на берегу и каждую пятницу собирали бы дома гостей. О, мистер Тодд, если бы Вы только решились сделать мне предложение! Чего же Вы ждёте, любовь моя? Вы всё мучаете себя прошлым. Но ведь его уже не вернуть, мистер Ти. Я сделала бы Вас самым счастливым мужчиной на свете. Не терзайте себя, у Вас есть всё. У Вас есть я.
Ох, мистер Ти…

Mrs. Lovett
driven by love.
(Миссис Ловетт, одержимая любовью)

5

Минутная слабость.

«I'm alive at last! » (с) Sweeney Todd

Тошно. Пусто. Уныло. То есть всё как всегда. Ничего не меняется. Грязи слишком много, чтобы разглядеть проблески утонувшей в ней справедливости. Даже утренний дождь не способен смыть налёт этого дерьма. Капли на запотевшем, мутном стекле окна, которое не мыли ровно столько же лет, сколько я пребывал в заточении, капли дождя, как слёзы по безвестно почившему в своём пороке городу. Лондон, что же с тобой сделали? Я смотрю на тебя сквозь это мутное стекло, но вижу только мрак. Взгляни же на себя. Посмотри, что они с тобой сделали, эти жирные крысы правосудия. Ты потерял краски, ты стал равнодушен к редким лучам солнца. Они больше не радуют тебя, ты не способен улыбаться этому свету. Я вижу только плесень, загаженные канавы, серые дома и равнодушие. Город пропитан равнодушием и ненавистью ко всему живому. Скопище людишек, не способных чувствовать, любить и сострадать. Смотри, они говорят друг с другом, желают доброго утра, пыжатся, смеются. Это пока… Но завтра всё может измениться. Один из джентльменов продаст другого, одна из этих милейших дам отравит другую по причине того, что последняя увела у неё мужа. Тысяча причин для ненависти и злобы. Но ни одна из них не стоит и ломаного гроша. Человечество не способно любить и сострадать, тогда почему я должен быть другим? Нет, я уже перекормлен человеческим дерьмом, я не хочу понять вас, никчемные людишки. Вы все уже давно превратились в машину по уничтожению друг друга. Кто я такой, чтобы мешать вам пожирать себе подобных? Одни из вас способны только вытирать ноги о других. Такие люди пойдут по головам ради достижения собственных эгоистичных целей. Для них нет и не было ничего святого. Есть ещё и вторая группа, состоящая из людей, которые всю свою сознательную жизнь вынуждены пресмыкаться перед теми, кто по воле судьбы оказался сильнее. Две категории людей, не способные существовать друг без друга. Вы нужны друг другу, чтобы выжить. Если останется только первая категория, то её представители просто как крысы сожрут своего противника: вечная делёжка, вечная война. Если же останется вторая… Нет, это сборище цветных тряпок способно только пресмыкаться. Ты перестал радоваться жизни, Лондон. Тогда почему ей должен радоваться я? Я, человек, который приговорил себя к вечной ненависти. Я сам разучился сострадать. Я тоже заслужил смерти.  Мы все её заслужили. Крысы должны умереть, чтобы более не мучить других, слабых и беззащитных. «Тряпки» найдут в смерти утешение. Как мог бы найти в ней утешение я, которого пятнадцать лет назад выбросили на обочину жизни, лишили семьи, чьё счастье растоптали. Но нет, если бы я смирился, всё вновь и вновь повторялось - вечная ложь, вечная подстава, выгода крыс и унижение «тряпок». А что толку? Что я исправил? Каннибализм продолжается. И мы с миссис Ловетт тут не при чём. Кто мы такие, чтобы остановить это? Люди пожирают друг друга. Выживает сильнейший, тот, кто успел погубить другого, более слабого.
Помочь тебе, Лондон, я уже не смогу. Я только добавил в твой серый цвет оттенок крови. Посмотри, он тебе идёт. Я вижу, как из щелей старых сырых стен домов этого проклятого города сочится кровь. Кровь, которую пролил я. Она стекает по заплесневелым стенам, оставляя красные подтёки, медленно струится… и тяжёлыми вязкими каплями падает на вымощенные дороги. Лужи, красные лужи на фоне почерневшего ночного Лондона, как они прекрасны в блёклом свете жёлтых фонарей. Осторожней, мистер, не запачкайте обувь! У Вас и так обе руки в крови!
Вы ничего не видите, дамы и господа. Потому что уже давно привыкли к этому. В воздухе витает запах крови. Город потемнел. Знаете почему? Потому что, застывая, кровь чернеет. На стенах ваших домов, горожане, налёт дерьма и крови! И мне приходится разбавлять эту черноту. Раз за разом. Убийство за убийством. Только вот… ради чего? Ради кого?
Люси больше нет. Больше нет моей девочки, которую я так нежно прижимал к груди, несмело целовал в лоб. Я любовался ею, убирая со лба волнистую прядь золотистых волос. Я закрываю глаза и чувствую её аромат, её прикосновения. Боже, я слышу её смех… Но стоит мне открыть глаза, как… ничего. В этой проклятой комнате мне всё напоминает о моей семье! Эти стены, это грязное окно, эта унылая как никогда атмосфера, - всё говорит о том, что когда-то я был здесь счастлив. Иногда я оглядываюсь, слыша плач дочери за спиной. Но, понимая, что мой разум вновь играет со мной, я хватаюсь за первую попавшую под руку вещь. Я уже разбил зеркало, когда в очередной раз приступ гнева овладел мной. Зачем ты играешь со мной, разум? Я уже достаточно настрадался, пятнадцать лет я мучил себя этой болью. Почему же ты вновь возвращаешь меня в прошлое? Зачем ты изводишь меня призраками? Я уже простился с Джоанной. Я никогда больше не смогу обнять свою малышку. Я потерял её, как потерял себя. Ей сейчас шестнадцать. Должно быть, она также хороша, как и её мать.
И снова боль. Любое воспоминание – боль, острая боль в сердце. Что у меня осталось? Ненависть, боль и верная серебряная бритва. Что дальше?
Миссис Ловетт… всеми силами пытается вдохнуть в меня надежду на счастье. Я благодарен ей. Иногда мне кажется, я ещё способен почувствовать вкус к этой жизни. Иногда… Но надежда проскальзывает где-то в подсознании и цепляется за воспоминания. И я чувствую, что не имею права предать свою семью. Я должен отомстить за дочь, жену и за себя. Не торопите меня, миссис Ловетт, не лезьте мне в душу. Я должен сам справиться со своим прошлым.
Я устал, я измучен болью. Слишком обессилен, чтобы вновь улыбаться, радоваться жизни. Я никогда не забуду о том, что меня уничтожили, растоптали, что превратили в прах мою жену, унизили и продолжают унижать мою дочь. Нелегко забыть пятнадцать лет, тысячи бессонных ночей, сотни кошмаров. Они приходили ко мне. Каждой ночью они молили меня вернуться к ним. Люси и Джоанна, мои девочки, я вернулся, чтобы отомстить, и я не отступлю, я не предам.
Но я всё ещё жив, чёрт возьми… Я измучен прошлым. Для чего это всё? Вы, мистер Тодд, новый человек, рождённый по желанию своего больного сознания, рождённый для мести или… всё же для чего-то другого?
Тошно. Пусто. Уныло. То есть всё как всегда…

6

Собирая осколки.

«Fifteen years of sweating in a living hell on a false charge. Fifteen years dreaming that I might come home to find a loving wife and child...» (c) Sweeney Todd

«Пятнадцать лет мучений, проживая в аду, осуждённый по ложному обвинению. Пятнадцать лет - в надежде вернуться домой и найти любящую жену и ребёнка…» (с) Суини Тодд

Ад… Пятнадцать лет кошмара, ужаса, страха по чьей-то ничтожной прихоти. Теперь каждый последующий день для меня превращается во мрак. Я жил в аду и продолжаю в нём жить. Боль не отступила. Она лишь усилилась. Сегодня я вновь видел их во сне.
Мы молоды. Совсем ещё юны. Я с букетом её любимых маргариток поспешно возвращаюсь домой. Я так хочу увидеть жену и дочь. Яркое полуденное солнце светит прямо в глаза. Лёгкий ветер весело играет моими волосами. Я, как мальчишка, беззаботно бегу по оживлённой Флит-стрит, едва не сталкиваясь с зазевавшимися на вывески небольших магазинчиков прохожими. Они что-то раздражённо кричат мне вслед, я, оглянувшись, только невинно улыбаюсь и развожу руками. И, не теряя более ни секунды, вновь разворачиваюсь и устремляюсь к показавшемуся вдали дому.
Я, подгоняемый собственным счастьем, вбегаю по лестнице и радостно открываю дверь в нашу комнату. Лучи солнца проникают сквозь оконное стекло, освещая до боли знакомые стены. Здесь всё дышит теплом и уютом. Я вижу Люси. Она сидит в кресле, устало закрыв глаза. Она спит. Я тихонько подкрадываюсь к ней, стараясь не разбудить. Опускаюсь на колени рядом с креслом и осторожно касаюсь поцелуем её губ.
Но… Они холодны словно лёд. «Боже, что происходит?»
Я в ужасе отстраняюсь и хватаю Люси за плечи, стараясь разбудить. Но она не просыпается, не открывает глаза, не улыбается. Её голова безвольно падает мне на плечо. Она холодна. Я сжимаю её в своих объятиях, тщетно пытаясь согреть. Она мертва… Ни движения, ни вдоха, - ничего.
Я в отчаянии поднимаюсь на ноги и хватаюсь за голову. «Как и чем ей помочь? Что сделать? Почему так?» Десятки вопросов проносятся в моей голове, но я не ищу на них ответа. Мне страшно. Я словно опустошён. У меня вырвали сердце. Не тронув меня, отобрали мою же жизнь. Этого не может быть! Вернуть! Если бы можно было повернуть время вспять! Если можно было бы её спасти…
Я как ненормальный ношусь по комнате из угла в угол.
«Дочь!»
Я оглядываюсь на колыбель, но… там никого нет. Я подлетаю к кроватке Джоанны, резким движением срываю покрывало, глупо надеясь, что под ним окажется мой ребёнок. Я, безумец, снова и снова вышвыриваю из колыбели пелёнки. Я не верю! Она должна быть здесь. Джоанна, детка! Боже, что же происходит?!
Но кроватка пуста… Я обречённо опускаюсь на раскиданное по полу бельё. Вцепившись руками в деревянные перегородки колыбели, я закрываю глаза, и с моих губ срывается стон. К горлу подступает тяжёлый ком. Я чувствую, как предательски слеза пробежала у меня по щеке.
«Нет. Этого не может быть! Это всё ложь! Мираж!»
Я резко оглядываюсь, надеясь увидеть, что Люси жива и здорова. Я стараюсь убедить себя в том, что всё это лишь чья-то жестокая шутка. Только…
Вновь эти потемневшие от времени обои, пыльный пол, покрытые пожелтевшими тряпками разбитые зеркала, тусклый дневной свет через помутневшее стекло окна. Мрак и серость. Но на грязном полу в самом центре пустой комнаты лежит растоптанный букет свежих маргариток с каплями росы на лепестках…
Я снова просыпаюсь. Всегда, каждый раз, когда они приходят ко мне во сне. Годы сделали меня черствее. Теперь я не кричу, не просыпаюсь в холодном поту, я проживаю в этих кошмарах, но никогда не привношу их в действительность. Слишком много прошло времени. Пятнадцать лет научили меня помнить. Всё помнить. Моя семья, у которой меня отняли, умерла вместе с моим заключением. Если бы только я мог знать…
Все эти проклятые годы я мечтал только об одном: вернуться домой к любимой жене и дочери. Пятнадцать лет одни, без мужа и отца. Совсем одни… с добродетелью и душевной чистотой Люси. «Как они там? Что с ними будет? Проживут ли они без меня?» Вся ответственность лежит на хрупких плечах наивной Люси. А если она не справится…
Для меня они всегда останутся такими же, как и в тот самый день, когда я видел их в последний раз. Излучающая счастье и любовь Люси. Маленькая, капризная моя Джоанна. Никогда не забуду, как она тянула шаловливые ручки к забытым на столе бритвам, я, возвращаясь в комнату, едва успевал убирать их подальше. А потом мы полчаса не разговаривали с Люси, обвиняя друг друга в том, что кто-то из нас, беззаботный родитель, оставил кроватку рядом со столом, на котором лежали опасные бритвы. Но мы не могли долго обижаться друг на друга. Это было бы глупо.
Я больше не сплю. Те редкие пятнадцать минут сна, которые я могу себе позволить, обращаются в очередной кошмар. Ночами я молча сижу в кресле у себя в каморке. Да, теперь это даже не комната, а каморка, грязная, тусклая, с трещинами в стенах. Клетка, клетка из моих собственных воспоминаний. Здесь мне знаком каждый дюйм. Чем больше я вспоминаю, тем прочнее становится эта клетка. С каждым новым вздохом о прошлой жизни, я лишь добавляю очередной прут в решётку.
Пятнадцать мучительных лет, проведённых на каторге в Австралии, только для того, чтобы вернуться в пустой дом, чтобы узнать, что моей жены больше нет, а дочь растёт взаперти у сластолюбивого судьи. И эта крыса, надругавшаяся над моей супругой, ждёт совершеннолетия моей же дочери, чтобы жениться на ней. Не слишком ли велика цена? Неужели я заслужил это?
Господи… Да какой к чёрту Господи?! Я утратил веру во всё Святое ещё пятнадцать лет назад. А теперь твёрдо убежден в том, что всем этим погрязшем в собственных отходах миром правит Дьявол. Каждый несёт свой крест, который ему по силам. К чёрту крест! Если бы можно было дать этому самому творцу мой крест. Пусть попробует пережить всё то, что пережил я! Церковь учит добродетели, терпимости, смирению. Смирению… Вся эта вера придумана тряпками для тряпок. Пресмыкайтесь, черви, пресмыкайтесь, а я устал.
Я все эти годы перечёркнутой жизни пялился на серые кирпичные стены камеры, по которым струилась дождевая вода. Каждый день, просыпаясь после каких-нибудь десяти минут мучительного сна, я видел эти здоровые прутья решётки на небольшом окне под потолком. А после очередного дождя, на меня с потолка падали тяжёлые капли желтоватой воды. Вся постель была насквозь промокшей, а пожелтевшее бельё, которое менять можно, хорошо, если в пол года, начинало источать запах пота. А воздух? Тяжёлый, спёртый воздух, которым невозможно дышать. С каждым вздохом грудь сдавливает в тиски. Иногда мне казалось, что мои лёгкие покрыты вековым слоем пыли. Я чудом не заработал пневмонию.
Ад. Сущий кошмар наяву. Разве можно думать о добродетели и смирении, когда ты мочишься по углам собственной камеры, если тебе просто не удосужились принести ведро. Когда ты вдыхаешь эту проклятую вонь, когда каждый день ты давишься этой недоваренной, слипшейся комками овсянкой и прячешь за пазухой ломоть чёрствого хлеба. Когда от воды в железной кружке несёт дерьмом. Каждый день, каждую ночь, спасаясь только воспоминаниями. Но однажды ты начинаешь просто сходить с ума, кидаясь на холодные, клейкие стены, с ненавистью швыряешь эту злополучную кружку с застойной водой в кирпичную кладку. Выплеснув ярость от собственного бессилия, ты опускаешься на пол и долго сидишь без движения, без всякой реакции на происходящее вокруг. И так все пятнадцать лет… Можно смириться? Нет. Я не тряпка, я не позволю вытирать о себя ноги. Месть, долгие годы в мечтах о возмездии. Я не тот, что раньше. И никогда уже не стану тем, кем был до заточения.
Душа разбита на тысячу осколков, причиняющих неимоверную боль каждой бессонной ночью, изводя призраками и проклятыми воспоминаниями. Вся моя жизнь давно превратилась в простое существование, в надежде на возможность отомстить. Будь ты проклят, Лондон, и вся твоя никчемная живность!
Лампа погасла.
Светает… Ещё одна ночь пережита. Ещё одна ночь в этом бесчисленном количестве бессонных сумерек. Днём надо снова браться за бритву – единственное, что ещё может заставить меня жить. Ну, что ж, джентльмены, я жду вас. Поможем городу приобрести новые краски. Не стесняйтесь, ублюдки! Вы все давно уже обречены. Рождаясь на свет, каждый из нас обречён на смерть. Я только избавлю вас от дальнейших мук, даруя смерть сегодня, завтра, через день… Избавлю вас от того кошмара, в которым жил и живу я.
Пятнадцать лет ада. Ты заплатишь за все эти годы, Лондон, за каждый месяц, за каждый день! За всё, что ты сделал со мной и моей семьёй.

- В этом мире есть дыра - огромная черная яма. Она наполнена людьми, сущность которых – дерьмо! И паразиты всего мира заселяют ее… Но это не будет длиться вечно…

7

Плата за любовь.

«День, свет. Темп убыстряется.
Жизнь, смерть перекликаются.
Жар. Бред. Пытка надеждой и злость.
Вот вам казнь и прощение.
Все, все, все в восхищении.
День, свет. Сердце вдруг оборвалось» (с) «Бал у князя тьмы», Ария.

- Умри же! Ради всего Святого, умри! – неистово кричала миссис Ловетт, перепуганная не на шутку. Однако святыми тут пахнуть по определению не могло. Здесь даже не пахло. Здесь… В спёртом воздухе старого сырого подвала витал смрадный запах разлагающейся плоти. Поминутно к этой адской вони прибавлялся аромат свежеиспечённых пирогов. Тёмный подвал, который освещался лишь благодаря огромной почерневшей от копоти и непрерывно ревущей печи, хранил в себе множество тайн этой странной парочки: парикмахера и кухарки. Одной из таких тайн являлся рецепт  приготовления знаменитых мясных пирожков.
Судья Терпин в окровавленных одеждах, лёжа с порезанным горлом, из которого продолжала сочиться кровь, судорожно сжимал в ладони полы платья перепуганной женщины. Она была в отчаянии. Ей хватало сил только на то, чтобы кричать. Какого Дьявола она осталась в этом чёртовом подвале?
Поиски мальчишки, который стал подозревать мистера Тодда в «чём-то ужасном», не увенчались успехом. Тоби мог спрятаться, где угодно в этих вонючих коллекторах. Миссис Ловетт наивно полагала, что, заперев мальчишку в этом тёмном подвале, она предоставит своему возлюбленному самый простой способ избавиться от лишних свидетелей. Но не тут-то было. Тоби оказался смышленым парнишкой.
Наконец, судья ослабил хватку, его рука отпустила складки платья миссис Ловетт и тяжело упала на холодный, пропитанной кровью пол. Терпин был мёртв.
Миссис Ловетт в ужасе попятилась от тела мужчины, стараясь отдышаться. Она была испугана, но свойственное ей здоровое любопытство заставило сделать шаг к трупу судьи, чтобы удостовериться, что тот мёртв.
«Ну, слава Богу! Напугал до смерти. Вот так история ещё одной чиновничьей крысы подошла к концу. А это что?»
Помимо двух трупов, судьи и его подстилки-пристава Бемфорда, на сыром полу в тени лежало тело молодой белокурой женщины в грязных лохмотьях. Бродяжка. Нищенка и попрошайка.
«Бедняжка».
Миссис Ловетт узнала её, она не могла не узнать. Она все эти месяцы так старательно ограждала мистера Тодда от встреч с этой женщиной. Люси… Люси тоже пала жертвой мистера Тодда, душа которого была отравлена злобой и ненавистью. Он не узнал её. Слишком темно было в той каморке наверху, что хранила в себе болезненные воспоминания.
«Во имя всех демонов ада этого не может быть! Она здесь, чтобы мучить меня?... Господи, мистер Ти не узнал её. О, Боже… Мистер Ти.»
На лестнице, ведущей в подвал, послышались быстрые шаги. Они приближались, сопровождаемые гулким эхом в тишине. Миссис Ловетт, недолго думая, подхватила под руки труп несчастной нищенки и потащила к печи. Осталось совсем немного… Сейчас дверь отворится. Она не сомневалась, что мистер Тодд кинется на её крик, поэтому спешила расправиться с телом Люси. Женщина даже представить боялась, что случится, узнай мистер Ти в этой мёртвой оборванке свою жену. Миссис Ловетт в последний раз оглянулась на железную дверь и вымучено простонала, понимая, что не успела.
Дверь со скрипом распахнулась, и в неё влетел Суини Тодд. Миссис Ловетт в замешательстве уставилась на своего возлюбленного. Его некогда белая рубаха была насквозь пропитана кровью, на лице красовались размазанные алые подтёки. Даже седая прядь в волосах хранила на себе кровь ненавистного судьи. Тело было напряжено, взгляд на удивление сосредоточен, рука осторожно сжимала серебряную бритву… Исчадье ада, не иначе. Сам Дьявол мог бы позавидовать внешнему виду этого потерянного в жизни человека.
- Почему ты кричала? – С порога спросил он.
То, что являл собой Суини Тодд на данный момент, мало кого могло бы оставить равнодушным. Немного успокоившись, миссис Ловетт напустила на себя безмятежный вид и, продолжая тянуть труп бродяжки, прошипела:
- Он был жив ещё. – Она взглядом указала на тело судьи. – Вцепился в моё платье, чиновничья крыса, но сейчас всё кончено. Он мёртв.
- Да быть того не может. - Суини немного поколебался, стоя у двери. Ему казалось, что после такой расправы, которой он удостоил своего врага, вероятность выжить приравнивалась к нулю. «На редкость живучая паскуда!» Затем, осознав всю опасность таких вот незавершённых убийств, Суини рванулся к миссис Ловетт. – Открой дверь в печь.
Женщина с негодованием покосилась на мистера Тодда. «Боже, нет! Нет, только не это…» - успела только подумать она и с удвоенной силой вцепилась в тело ни в чём неповинной бродяжки.
- Открой дверь, я сказал! – Рявкнул Суини и отшвырнул миссис Ловетт в сторону.
Она в растерянности подошла к печи. В её душе всё смешалось - и любовь, и страх, и чувство обречённости. Женщина опустила ладони на ручку двери печи и, оглянувшись на разгневанного мистера Тодда, послушно её открыла.
Подвал мгновенно заполнился светом. На сырых холодных стенах весело заплясали странные, вытянутые тени, превращаясь в жуткий демонический хоровод нелепых фигур. Помещение наполнили жар горящих углей и страшный рёв ненасытного пламени. Оно словно просило новых жертв, поминутно норовя вырваться наружу, желало стать свободным от этих почерневших железных стен печи. На противнях допекались пироги, которые уже начали испускать аромат приготовленного мяса. Свет, словно живой организм, радостно разбежался своими яркими потоками по заплесневелому подвалу, заглянул даже в самые тёмные уголки.
Миссис Ловетт судорожно сглотнула, увидев, как предательски пламя печи осветило труп ненавистной нищенки.  «Нет. Что же будет?» - подумала она и устало прикрыла глаза.
Заметив такую перемену настроения названной возлюбленной, Суини решительно перевёл взгляд на тело бродяжки. Светлые растрёпанные волосы, плохо скрывающие до боли знакомые черты лица, ладненькая фигурка, эти руки… Всё по крупицам складывалось в картинку, оживляя проклятые воспоминания, от которых он так старался избавиться, но уже не мог. Он нерешительно, боясь разрушить только что воссозданный в памяти образ, сделал шаг к телу молодой женщины. Его брови предательски поползли вверх, исчезла с лица привычная хмурость и обречённость. Вместо них вернулись любопытство и нежность, как тогда… пятнадцать лет назад. Суини медленно опустился на колено, неспешно протянул окровавленную руку и коснулся лица мёртвой женщины. Таким привычным жестом он аккуратно убрал прядь волос с её лица. И… сердце вдруг остановилось, душа похолодела, воспоминания ожили в его голове. Он вспомнил всё. Люси. Вот она сидит в кресле, держит на руках малышку Джоанну. Они смеются. Девочка приветливо протягивает ручки к нему, отцу, улыбается, открывая маленькие, пока ещё редкие зубки. Люси смотрит на него с нежностью и любовью, тоже улыбается так, что в уголках губ появляются забавные складочки. Она весело рассказывает о том, что семья Джонсов переехала в другой район, но по причине того, что глава семьи возмущается, так как не может навещать самого лучшего в городе цирюльника, чета решила вернуться в старый знакомый квартал. Она гордится им. Она любит его…
- Господи… Это же… - Шёпотом произнёс мистер Тодд, повернув к себе лицо молодой бродяжки. В его глазах отразилась внезапная боль. Второй раз в жизни он хоронит свою жену, но на этот раз, он сам приложил руки к её смерти. В голове звучали её последние слова: «Эй, я Вас знаю?». «Боже, она узнала меня. Что же я натворил!» Он просто испугался, что его могут узнать, могут донести на него. Суини даже не подозревал, что, полоснув бритвой по горлу этой нищенки, он убил свою жену. Слишком темно было в комнате, слишком беспокоился он за свою безопасность, слишком торопился разделаться с ненавистным судьёй. Он просто хладнокровно нажал на педаль и открыл люк в подвал.
Миссис Ловетт, внимательно наблюдавшая за этой переменой в лице любимого человека, не могла произнести ни слова. Она вдруг вспомнила его пятнадцать лет назад… Его горящие глаза, эти его приветливые шутки, когда им случайно доводилось встречаться на лестнице. Он светился счастьем, он был полон жизни. Бенджамин Баркер для неё был недостижимой мечтой, которая всегда находилась рядом, только протяни руку, но, увы, это было не её счастье, не её любовь… Люси являлась смыслом его жизни, он никогда не посмел бы даже подумать о другой женщине. Это было сумасшедшее чувство, в котором он растворялся без остатка. Миссис Ловетт забыла о прежнем страхе, она была очарована перевоплощением Суини. Появившиеся на его лице терзания лишь усилили её влечение к нему, желание пожалеть, она чувствовала его боль, она сострадала.
- Ты знала, что она была жива. – Внезапно произнёс мистер Тодд. Он всё осознал, всё понял. Понял, почему миссис Ловетт так желала избавиться от трупа, так спешила расправиться с ней, пыталась помешать ему сделать эту грязную работу за неё. «Проклятое чувство! Я вновь стал жертвой этой любви только в лице другой женщины!».
- Я сделала это только ради тебя… - тихо произнесла миссис Ловетт, не сводя с возлюбленного преданных глаз.
Он лишь поднял на неё обречённый, потерянный взгляд и холодно произнёс:
- Ты лгала мне.
Слова больно ранили сердце. Душа похолодела. Где-то глубоко внутри вновь родился страх. Страх перед обречённостью. И она не выдержала. Она открылась ему:
- Нет. Я никогда не лгала тебе…
- Люси…
- Я говорила, что она взяла яд, она отравила себя. Но никто и никогда Вам не говорил, что она мертва. Боже, бедняжка. Она жила, да!
- Я будто вновь вернулся домой…
- Но, увы, это сделало её слабенькой на голову. Да и всё, чем она занималась в течение многих месяцев, так только то, что лежала в постели.
- Боже, Люси…
- Она пролежала в больнице, в Бедламе, в психушке одним словом. Бедняжка.
- О, Боже. – Всё причитал сражённый горем Суини. Он поднялся с колен, но не реагировал на слова миссис Ловетт, которая всеми силами пыталась оправдать себя. Он стоял к ней спиной, он был поглощён собственной болью.
- Лучше, если бы Вы думали, что она умерла. – Вдруг произнесла миссис Ловетт и замолчала на секунду. Но то, что творилось в её душе, слишком мучило её. Она, наконец, не выдержала и призналась. – Да, я лгала тебе, чёрт возьми! Потому что я люблю тебя!
- Люси, моя девочка…
- Я уже дважды побывала женой, пока она вот так просуществовала! Я люблю тебя. Если бы ты только мог себе представить, как я беспокоилась за тебя! Только вот… столь же это важно для тебя, как и для меня?
- Что же я наделал?! – Не унимался мистер Тодд, похоже, он осмыслил, что всё это время шёл на поводу у этой по уши влюблённой в него женщины.
- Да если бы ты только знал, каково это: видеть, как ты убиваешься. Ты живёшь в своём прошлом. Но ведь его не вернуть никогда уже, понимаешь? Я все пятнадцать лет помнила тебя. А знаешь, каково это, знать, что ты для любимого человека – пустое место! Кроме своей ненаглядной Люси, ты в этой жизни ничего не желал видеть! А я думала о тебе, мечтала о тебе. Я, как помешанная, носилась за тобой, ловила каждый твой взгляд, ждала от тебя тёплых слов. Но мне плевать, что ты не замечал этого. Ты только скажи мне. Ответь! Ты действительно хотел бы видеть, как твоя спятившая Люси копошится в помойках да мусорных баках, выбирая оттуда гнилые кости и объедки… как она попрошайничает на улицах. Как люди с отвращением шарахаются от неё. Ты, правда, хотел это видеть?
Суини с омерзением выслушивал это признание, внутри него закипал гнев. Он всегда предпочитал винить других людей в собственных бедах. Будь то судья, или влюблённая в него до безумия женщина. Он считал, что виноват лишь в том, что допустил такое обращение по отношению к себе. Сейчас он винил себя в том, что слепо шёл на поводу у миссис Ловетт. Ярость достигла своего апогея, и он резко обернулся к беспрестанно тараторившей признания в любви женщине.
- Миссис Ловетт, Вы кровавое чудо, чрезвычайно практичное и способное удивительно хорошо приноравливаться ко всему и всегда. Как Вы говорили мне неоднократно, есть небольшой резон в том, чтобы помнить о прошлом. – Глаза Суини излучали гнев. Он неспешно надвигался на бедную, перепуганную женщину, которая в отчаяние пятилась от него. Он являл собой самого Дьявола. С коварной улыбкой на губах, с бешеным взглядом, он поистине был страшен. – Нет, подойди же ко мне, любовь моя! Нечего бояться, дорогая… Что мертво, то мертво! – Он поманил её жестом.
Однако миссис Ловетт, в глазах которой явно читался ужас, всё продолжала пятиться от разгневанного Суини, пока не почувствовала спиной, как уперлась в холодную стену. По коже пробежали мурашки. Она судорожно сглатывала и не сводила глаз с надвигающегося на неё мистера Тодда, в руках которого поблёскивала на свету верная серебряная бритва.
- Вы, правда, осознаёте это? – Неуверенно спросила она. – Всё, что я делала, было  только для Вашего блага. Верьте мне.
Последние слова она произнесла почти как мольбу. И с надеждой взглянув на своего разъярённого возлюбленного, миссис Ловетт пробормотала несмело:
- Мы ведь всё ещё можем пожениться?
Суини подошёл к ней вплотную, мрачно взглянув в глаза несчастной женщины, он схватил её за руки и закружил в темпе вальса.
- Помните, история этого мира, душа моя…
- Ох, мистер Тодд, ох! Забудьте. Оставьте это мне. – В её глазах стояли слёзы, но она попыталась улыбнуться.
- … это научиться прощать и постараться забыть, не так ли? – Хладнокровно заключил он.
- У моря, мистер Тодд… Мы были бы счастливы, спокойно проживая где-нибудь у моря, где нет свидетелей наших преступлений. – Миссис Ловетт одаривала Суини тёплой улыбкой. Она знала, что обречена, но преданно смотрела в глаза своей единственной любви и не смела омрачить его своими слёзными душераздирающими просьбами.
Они кружились в вальсе под рёв огромной печи, в свете этого адского пламени. Они быстро приближались к ненасытному, полыхающему огню. Миссис Ловетт не сопротивлялась. Она с восхищением смотрела на своего любимого, наслаждалась его прикосновениями, его взглядом, обращённым только на неё.
- Ведь жизнь для того, чтобы жить, моя дорогая. Так давайте продолжать жить! – С торжествующей улыбкой произнёс мистер Тодд. – Сейчас жить!
- Наслаждаясь её… - с радостью в голосе отозвалась миссис Ловетт. Казалось, она поверила ему. Напрасно…
Позади неё яростно ревело пламя. Лицо Суини Тодда исказилось злобой и, подхватив бедную женщину на руки, он резким броском отправил её в печь.
Огонь рьяно окутал её тело. Она неистово кричала. А пламя поглощало её, превращая в угли и пепел.
А он… Суини с ненавистью взглянул на погибающую в огне женщину и, прикрыв дверь в печь, опустил затвор. Он в последний раз посмотрел на сгорающее тело в небольшое окно и, закрыв его, отошёл прочь от печи. Его глаза… в них не осталось ничего человеческого. Им правил сам Дьявол.
Миссис Ловетт погибла от рук любимого человека, которому была предана до самозабвения. Такова была её плата за любовь, за то искреннее чувство, которое она питала к этому одержимому местью человеку. Могла ли она знать, что всё может так закончиться? Вряд ли. Она мечтала, мечтала, что когда-нибудь сможет вернуть его к жизни, сделать счастливым. Но она заблуждалась. Жестоко заблуждалась.
«Что мертво, то мертво». Нет надежды на спасение.
Только один маленький мальчик, сидя в сырых, вонючих коллекторах, крепко зажал ладонями уши, услышав крики той, кого он назвал мамой. Сегодня Тоби потерял её. Но боль этого мальчика мало волновала того человека, который все пятнадцать лет мучился своей потерей.  Две загубленных судьбы, две растоптанных жизни. Они остались только вдвоём в этом чёртовом подвале. Теперь лишь высшему суду решать: которая из них обречена на смерть.

8

Докатилась Лайка до пейринга:)))
Пейринг: Тодд/Ловетт.

Глупо верить.

«Ooh, Mr. Todd
You're warm in my hand.
You've come home!
Always had a fondness for you, I did.» (c) Mrs. Lovett

«О, мистер Тодд.
Ваше тепло я ощущаю рукой.
Вы вернулись домой.
Любовь к Вам всегда жила во мне.» (с) Миссис Ловетт

За окном шёл дождь. Противный лондонский дождь, который являлся достопримечательностью старого доброго города ровно в той же степени, что и Букингемский дворец. Редкие прохожие кутались в плащи, спасаясь от резких порывов холодного пронизывающего ветра. Непогода в Лондоне, как бы предсказуема она ни была, всегда заставала врасплох даже коренных жителей города. Капли дождя разбивались о стекло с характерным шумом, убаюкивая подуставшую за утро женщину.
В комнате было сумрачно, несмотря на проникающий сквозь окна дневной свет. Догорали угли в камине, едва освещая лицо спящей женщины. Размеренно тикали часы на стене, отсчитывая последние секунды перед тем, как пробить три часа дня. Свечи на резном деревянном столе уже растаяли, оставив только тонкие струйки дыма. Тишина и уют царили в доме благодаря умелым рукам превосходной хозяйки.
Миссис Ловетт сладко похрапывала в большом, обитом дорогой тканью кресле, которое было по дешёвке приобретено у разорившегося по соседству хозяина антикварной лавки. Бульварный роман, что лежал на коленях у женщины, соскользнул по атласу платья и шумно упал на пол, отчего она, вздрогнув, проснулась. Старые настенные часы, что являлись семейной реликвией, неспешно пробили три раза. Миссис Ловетт блаженно потянулась, прогоняя остатки безоблачных сновидений, и, вспомнив о так неосторожно разбудившей её книге, подняла с пола небольшой томик любовных приключений. Повертев в руках предмет творения, на её сугубо женский взгляд, совершенно бездарного автора, она положила книгу на стол.
- Чепуха. – Заключила миссис Ловетт и откинулась на спинку кресла. Она никогда не питала нежных чувств к любовным романам и читала их только по причине того, что находила эти слёзные интрижки самым лучшим средством от бессонницы. На её взгляд, все эти девицы благородного происхождения, красавицы-пуританки, скромные служанки, преданные рабыни и прочие героини бульварных романов особым умом не блистали, были столь наивны и непорочны, несмотря на род деятельности, что вызывали у миссис Ловетт желание послать недальновидных дам подальше. Отрицательные же персонажи вызывали у неё сострадание и понимание, но их автор всегда несправедливо наказывал. А казалось бы, за что? Они и умны, и расчётливы, и более симпатичны, так ей представлялось. Ну, почему бы не написать всё, как есть? Так нет же. Замуж за обаятельного богача обязательно выйдет девица, чья инвалидность очевидна в связи с отсутствием мозгов в прекрасной головке.
В помещении для посетителей хлопнула дверь, сопровождаясь характерным весёлым, но уже порядком надоевшим женщине звонком колокольчика. «Должно быть, Тоби», - подумала миссис Ловетт. Пару часов назад она отправила одетого не по погоде мальчишку за продуктами на рынок. «Не дай Бог, ещё простудится», - отметила женщина, глядя на то, как по оконному стеклу стекают дождевые капли.
- Тоби? – Позвала она мальчика. Однако ответом ей было молчание.
В зале послышались неспешные шаги, они приближались, становясь всё громче и как будто тяжелее. Миссис Ловетт нахмурилась и стала напряжённо всматриваться в открытую дверь, ведущую в помещение, откуда доносились звуки шагов.
«Что ещё за новости?» - подумала женщина и уже собралась подняться на ноги, как в дверном проёме появился Суини Тодд.
- О, Боже. Мистер Тодд, Вы меня напугали. – Облегчённо выдохнула миссис Ловетт.
Суини же молча прошёл в комнату, не обращая никакого внимания на женщину, и взял со стола бутылку джина. В глаза миссис Ловетт сразу бросились небывалая для мистера Тодда бледность и мрачность, словно он только что пережил очередное потрясение.
- Мистер Ти, с Вами всё в порядке? – Поинтересовалась она, приподняв бровь.
- Где стаканы? – Сухо спросил он, оглядываясь по сторонам в поисках необходимой посуды. Да, он определённо был не в себе.
- Что случилось, родной?
Он не ответил ей. Только, обнаружив то, что искал, Суини стянул с комода один стакан и вновь отправился в залу для посетителей. Миссис Ловетт удивлённо проводила его взглядом. В кои-то веки он спускается в пирожковую да ещё и уносит с собой бутылку с алкоголем? Из помещения за стеной до ушей миссис Ловетт донёсся звук наполняющего стакан спиртного напитка.
- Отлично. Теперь он начал пить. – Констатировала, вздохнув, миссис Ловетт и поднялась из кресла. Интуитивно она чувствовала, что с мистером Тоддом творится что-то неладное. А, следовательно, материнской сущности надлежало немедленно себя проявить. Забота, участие, нежность – это то, на что миссис Ловетт никогда не скупилась, особенно если речь шла о любимом мужчине или ребёнке. А мистер Тодд – единственный человек, к которому она питала всю гамму нерастраченных за последние пятнадцать лет чувств. Он был для неё всем: и мужчиной, и ребёнком. Пусть замкнутым, пусть немного странным, может, даже ненормальным, но её родным и самым близким человеком. Она считала своим долгом заботиться о нём, оберегать его. А кто может её упрекнуть? Настоящая сила мужчины - в той женщине, которая с ним рядом, которая способна окружить его заботой и вниманием. Сила же истинной женщины заключается в умении любить, любить искренне, без фальши и притворства. Судьба явно благосклонна к изувеченному собственным прошлым Баркеру. Всласть поиздевавшись и пресытившись им, словно игрушкой, она, наконец, одарила его заслуженным счастьем. Однако мысль от осознания того, что он – просто счастливчик, мистеру Тодду в голову даже придти не могла. Его теперь мало что в этой жизни волновало, кроме своей утопичной теории, желания отомстить и избавиться от болезненных воспоминаний. Последнее, пожалуй, являлось ещё более утопичным, чем сама теория.
Миссис Ловетт быстрыми движениями разгладила складки платья и подошла к зеркалу. Как бы то ни было, но она считала, что сейчас, когда бизнес расцвёл, нужно выглядеть достойно. Натянуто улыбнувшись собственному отражению и проведя рукой по непослушным волосам, женщина, удовлетворённая своим видом, отправилась в залу для посетителей.
За столом в углу сидел мистер Тодд. Он крутил в руках бутылку с алкоголем, словно изучая надпись на ней, но при этом мысли его были где-то совсем далеко. Хотя, когда речь заходит о Суини, можно с уверенностью говорить, что его мысли не так далеки, как кажется, они всегда при нём, всегда в его голове и никогда за рамки личного пространства не выходят. Но порой они настолько глобальны, тяжелы и болезненны, что разговорчивым клиентам, едва знакомым с этим человеком, кажется, что мистер Ти совершенно нелюдим. Трудно говорить с человеком, когда он вроде вас и слушает, но при этом находится где-то в ином месте, и место это, к слову, весьма скверное.
Наполнив очередной стакан джином, Суини резким движением опрокинул его в себя. Алкоголь обжёг горло и разлился приятным теплом по пустому желудку, - от обеда мистер Тодд сегодня непредусмотрительно отказался. Поморщившись, он поставил стакан на стол и поднял глаза на стоящую в дверях и недоумённо глядевшую на него миссис Ловетт.
«А у неё удивительный цвет волос», - подумал Суини и усмехнулся собственным мыслям. Он сам не осознавал, кто в нём сейчас больше говорит - настоящий знаток своего дела или просто мужчина. Яркий, насыщенный, рыжий цвет волос, которого он до сегодняшнего дня упрямо не замечал, как и их обладательницу, вдруг его приятно поразил.
Миссис Ловетт медленно подошла к столу, за которым скромно расположился мистер Тодд с бутылкой джина, и опустилась рядом. Суини же, вновь напустив на себя хмурый вид, уставился в пол. Ему совсем не хотелось говорить, но неприятной беседы нельзя было избежать, и он знал это, отчего становился всё мрачнее и сосредоточеннее.
Она внимательно изучала его, не решаясь задать вопроса. Суини чувствовал на себе этот взгляд, и глубоко внутри ему становилось паршиво, словно она пыталась проникнуть в его личный мир, пути к которому он уже давно отрезал для всех представительниц прекрасного пола. Он всегда любил только одну женщину, только одна она могла знать, что с ним происходит, что его тревожит. Но её больше нет, и от осознания этого сердце Суини сжималось, причиняя чрезмерную боль. Его жизнь уничтожили, его убили ещё тогда, пятнадцать лет назад. Но он всё ещё дышит, чувствует, только больше не радуется этой жизни. Ведь она для живых, а не для тех, у кого её отобрали, оставив просто существовать.
Мистер Тодд нерешительно поднял глаза на женщину. Их взгляды встретились. И это было его ошибкой. Он сам подарил миссис Ловетт возможность устроить ему допрос с пристрастием. Суини быстро отвёл взгляд, морально готовясь к тому, что придётся отвечать на неприятные вопросы.
- Дорогой, - со всей нежностью в голосе начала миссис Ловетт, - что тебя тревожит?
Вот она женская сущность. Даже на самого чёрствого мужчину она действует всегда эффективно. Нежность, искренняя нежность в словах растапливает ледник, не тающий годами. И Суини чувствовал это, он слишком долго прожил в собственном несчастье, слишком многое пережил на каторге в Австралии, чтобы не замечать этого участия и интереса к своей персоне.
- Они… - тихо ответил мистер Тодд. – Они там…
Миссис Ловетт возвела глаза к потолку. Пару секунд помолчав, она не нашла ничего лучше, чем уточнить, кто именно «они».
- Кто? – Не сводя глаз с пожелтевшего потолка, спросила она.
- Моя семья. – Сухо ответил мистер Тодд и вновь погрузился в мир собственной боли. Пятнадцать лет назад в комнате наверху жила прекрасная чета, но глава этой семьи, увы, тогда был слишком наивен, чтобы оградить жену и дочь от грязных лап похотливого судьи. Бенджамин Баркер – глупец, которого больше нет. Сейчас он – Суини Тодд, порождение этого грязного и порочного мира. Разум прояснился, сердце покрылось льдом, мысли стали жестоки. Он изменился, но призраки прошлого не отступили.
Миссис Ловетт с пониманием посмотрела на своего возлюбленного. Однако давать ему возможность вновь тонуть в своих мучительных воспоминаниях она не собиралась.
- Так и рехнуться недолго. – Заключила женщина со знанием дела и, открыв бутылку с джином, наполнила стакан.
Суини покосился на очередную рюмку, словно раздумывая, хватит ему, или всё же довести начатое до конца, то есть допить злополучную бутылку, не заботясь впоследствии о собственном самочувствии. Поколебавшись немного, он взял стакан и залпом опустошил его.
И вот теперь, посчитав, что он уже достаточно принял, и теперь его ничего не тревожит, Суини встал из-за стола и направился к выходу из залы. Но далеко он не ушёл. Перед глазами всё поплыло, очертания предметов слегка размылись. Не сказать, что мистер Тодд не знал, к чему приводит употребление алкоголя на голодный желудок, но состояние организма его немного удручало. Он замер на месте, тщетно надеясь, что это поможет ему вернуть трезвость ума и ясность мыслей.
Миссис Ловетт, которая приняла минутное замешательство любимого человека за сигнал к действию, поднялась со стула и медленно подошла к нему со спины. Она не знала, как ему помочь, но всегда считала, что в таких делах сердце никогда не подведёт. Она доверилась собственным эмоциям. Это и отличает женщин от мужчин, стараясь по большей части доверять собственным ощущениям, дамы редко ошибаются. Но есть одно условие, - женщина при этом должна быть уверенна в своих чувствах.
Миссис Ловетт положила руку ему на плечо и, осторожно подбирая слова, заговорила:
- Мистер Ти… - она на секунду задумалась, - дорогой, зачем ты мучаешь себя? Прошлое осталось в прошлом. Его уже никогда не вернуть, как и не вернуть того, что исчезло, растворилось в нём. Их не вернуть, и ты знаешь это. Ничего уже не вернуть. Я тоже достаточно потеряла за эти годы… Но надо учиться прощаться с воспоминаниями, мы ещё живы. Посмотри, у нас есть всё. Твоя работа, моё дело, этот мальчишка, что так привязался к нам. Конечно, это далеко не то, к чему ты так желал вернуться все эти годы, но это прошлое, родной. Далёкое прошлое, ради которого не имеет смысла жить. Отпусти их, не мучай себя.
Мистер Тодд, что так внимательно слушал миссис Ловетт, опустил глаза и повернулся к ней.
- Я… - он поднял на неё изучающий взгляд и замолчал. Всё, что он мог сейчас сказать, было бы лишним и неуместным. Она рассказала ему о том, о чём он всё это время догадывался, но в чём не хотел себе признаваться. Суини просто молча смотрел в глаза любящей его женщины.
А она смотрела на него. Их разделяли всего несколько дюймов, которые преодолеть не составляло труда. Но они не решались, ни она, боясь разорвать эту тонкую незримую нить, что возникла между ними, ни он, просто не зная, как в такой ситуации следует поступить. Но кто-то из них должен был сдаться, сделать шаг навстречу другому.
И это была она. Миссис Ловетт робко приблизилась к Суини, не сводя с него глаз, наслаждаясь его запахом. Запах любимого мужчины, что может быть губительнее для женщины? Она узнала бы его из тысячи мужских ароматов. Как слепой котёнок находит свою мать по запаху, Миссис Ловетт с лёгкостью обнаружила бы своего возлюбленного в толпе надушенных одним ароматом мужчин. От него пахло по-особенному, эта смесь имбирного мускуса и ладана на его коже была немного резковата, но при этом едва уловима. Как настоящий мастер своего дела, Суини знал, что по будням, когда клиентов особенно много, ему надлежало носить нерезкий, но изысканный аромат. Цитрусовый, известный ещё с XVIII века, был наиболее оптимальным вариантом, но он не любил этот запах. Ладан и мускус – сочетание божественного и дьявольского, он довольствовался этим ароматом, это был его запах. Из сотен современных ароматов, он выдел всего два - три, которые были бы оригинальны и свежи. И как настоящий парикмахер, он умел подобрать себе соответствующий аромат.
Напряжение возрастало, и надо было находить выход из этой ситуации. Но как? Их уже ничего не разделяет, путей назад нет. Преодолена эта грань, когда ещё можно было отступить. И она не нашла другого выхода, кроме того, чтобы идти вперёд, она никогда не сворачивала с выбранной дороги. Миссис Ловетт быстрым поцелуем коснулась его губ, словно проверяя его реакцию. Но реакции не последовало, он по-прежнему внимательно смотрел на неё.
«Идиотская ситуация!» - она выругала себя. Возникла неловкая пауза, которая смущала обоих, но ни он, ни она, не осмеливались нарушить молчание. У миссис Ловетт появилось желание просто провалиться сквозь землю, только бы не видеть этих равнодушных глаз. Определённо нужно было что-то сказать, сделать, как-то нарушить это бессмысленное и действующее на нервы молчание. Но слова упрямо не желали идти ей на ум. Осталось только действовать. И она вновь поцеловала его, на сей раз смелее… или же просто от безысходности.
Суини, что до этого момента предпочитал не реагировать на действия женщины, которая буквально загнала его в угол, только почувствовал нежные, но требовательные прикосновения её губ. Тепло, пламенно, приятно… Чёрт возьми, да, это было приятно! Его брови поползли вверх, то ли от неожиданного пробуждения дремавших всё это время чувств, то ли от банальной растерянности. Что делать? Как поступить в такой ситуации? Его разум молчал. Собственно, а о чём ему говорить с человеком, который немного перебрал? «Выкручивайтесь сами, мистер Тодд».
Женщина же коснулась рукой его шеи, осторожно провела ладонью по плечу. Что-то внутри него начинало неспешно пробуждаться… уснувшие эмоции. Как давно он не чувствовал ничего подобного, как давно приятное волнение не заставляло биться сердце чаще? Очень давно. Целых пятнадцать лет. И он доверился собственным ощущениям, он ответил на её поцелуй. Несмело он опустил руки на её талию и осторожно прижал к себе. Медленно, словно выверяя каждый шаг, словно контролируя, соответствуют ли его ощущения его же действиям, сравнивая, наблюдая, чувствуя. Он, наконец, осмелел и с жадностью целовал опьянённую счастьем женщину, гоня прочь страхи и условности, доверившись лишь сиюминутному желанию.
А сиюминутное желание всё возрастало, требуя новых ощущений, нового выражения чувств. Оно овладело ими обоими. И в данной ситуации одурманенным вожделением  друг к другу мужчине и женщине необходимо было просто где-то уединиться. И первой эта мысль пришла в голову, конечно же, дальновидной миссис Ловетт. Она нашла в себе силы оторваться от губ страстно желанного мужчины. Но времени терять было нельзя, мистер Тодд в любой момент мог передумать, придти в себя, что-то вспомнить, протрезветь, в конце концов. И она это отлично понимала. Женщина с самой наисчастливейшей улыбкой на губах взяла его за руку и увлекла следом за собой в свою спальню. Опьянённый и алкоголем, и столь нещадно пожирающим его тело желанием, мистер Тодд не сопротивлялся. А чему сопротивляться? Лучше жалеть о том, что совершил, чем скорбеть о том, чего сделать так и не успел. А это правило мистер
Тодд совсем недавно открыл для себя. Бенджамину Баркеру такое даже в голову придти не могло, именно поэтому Баркера больше не существует. Теперь есть некто Суини Тодд, который унаследовал от юного глупца  лишь парикмахерское дело и проклятые воспоминания. Больше ничего. Это было перерождение среднего добропорядочного подданного Его Величества королевы Виктории в человека иного мировоззрения, иных ценностей, но в человека ли? Пожалуй, и сам мистер Тодд с трудом мог бы ответить на этот вопрос. Однако он всё ещё мог что-то чувствовать, оказывается, это что-то весьма действенно отвлекало от боли в области сердца, от этих мелочных людишек и от гнетущих мыслей, которыми всегда была заполнена его безумная голова.
Оказавшись у постели в довольно уютной комнате, он немного растерялся. Кровать, большая кровать, но чужая. Её супружеское ложе, не его… Это его смущало, нет, не просто смущало. Он почувствовал себя крысой, проникшей в дом к заботливым хозяевам. На такой шаг даже он, Суини Тодд, многим поступившийся в этой жизни, не пойдёт. Но казалось бы, что его останавливало? Её мужа больше нет, она всегда искренне любила только ненаглядного Баркера, она готова разделить с ним это ложе, только с ним. Однако остатки порядочности даже у мистера Тодда порой весьма некстати всплывали в голове. Ещё пара-тройка таких мыслей и он уйдёт прочь, больше не вернётся, забудет.
Миссис Ловетт заметила эту резкую перемену настроения своего возлюбленного. Она почувствовала, что он может сейчас просто-напросто сбежать. Нельзя было давать ему такой возможности. И она начала успокаивать его, словно ребёнка:
- Спокойно, дорогой, спокойно. Я с тобой.
Он посмотрел на неё. «О, проклятье!». Да, этот вопрошающий, нежный, преданный взгляд любящей его женщины. Слишком хорошо мистер Тодд знал, что такое любить и любить одного человека. Чем угодно он мог поступиться в этой жизни, но только не чувствами. Он не мог устоять, не мог быть холодным, когда на него так преданно смотрят. Он уже не раз уступал этой женщине. Она всегда знала, как найти к нему подход. Искусно, хитро, совсем по-женски она умела добиваться от него своего.
Он неспешно коснулся рукой её лица, прислушиваясь к собственным чувствам, провёл кончиками пальцев по её шее. Она же наслаждалась, получив то, чего так ждала, а он слушал, слушал себя. Наконец, он просто убрал руку. Миссис Ловетт открыла глаза и удивлённо воззрилась на него. Снова повисла пауза. Они молча смотрели друг на друга, не задавая лишних вопросов, ничего не требуя. Эта минута казалась вечной. Женщина не знала, как ещё заставить его остаться. Не было слов, они были удивительно неподходящими для данной ситуации. Коснуться его она тоже не решалась, боясь спугнуть. Неизвестно сколько бы это ещё могло продолжаться, если бы…
Мистер Тодд улыбнулся, как мог бы улыбнуться только хищник при виде идущей ему навстречу жертве. Он резким движением потянул за шейный платок  и снял его…

Суини, мрачный и сосредоточенный, стоял у окна и раздражённо пытался застегнуть пуговицы на рукавах рубахи. Дождь давно прошёл, оставив только лужи на вымощенной Флит-стрит. Иногда на улице появлялись прогуливающиеся семейные пары. Подняв взгляд, за стеклом Суини увидел молодую пару. Женщина что-то восторженно рассказывала своему спутнику, улыбалась, светилась счастьем. Её кавалер шёл рядом, погружённый в свои раздумья, изредка кивал, соглашаясь со словами своей дамы. Мистер Тодд некоторое время с интересом наблюдал за этой парой, потом скривился и вновь принялся застёгивать порядком осточертевшие ему пуговицы.
Миссис Ловетт, стоя перед зеркалом и собирая свою распавшуюся на отдельные пряди причёску, тараторила о каком-то доме.
- …Как думаешь, дорогой, это не слишком вычурно будет смотреться? – Спросила она, повернувшись к мистеру Тодду.
Суини, погружённый в свои раздумья и процесс собирания образа типичного английского денди, не нашёл времени ответить ей. Он чувствовал себя весьма странно. Внутри что-то отчётливо твердило о том, что он поступил по-свински. Он воспользовался ею, ЕЮ, любящей его женщиной. Надо же, у него заговорила совесть. Причём эта самая совесть не скупилась на «красивые» эпитеты, обращаясь к своему хозяину. Однако спорить с ней он и не собирался, смирно принимая весомые доводы этой честолюбивой барышни. Видимо, он предчувствовал, что она должна была заговорить, но, когда воспалённым сознанием правит только желание, мало прислушиваешься к трезвым мыслям и нравоучениям совести. Трезвые мысли вернулись сейчас, не позабыв привести с собой головную боль.
- Мистер Ти, Вы меня слушаете?
- Конечно. – Коротко ответил он, наконец, разделавшись с пуговицами.
- И о чём же я говорила? – Она внимательно смотрела на него.
И о чём же она ещё могла с ним говорить? Она… Она светилась счастьем. Влюблённая женщина, чьи глаза просто излучали неподдельную радость. Она была счастлива. Женщина, отдавшаяся любимому мужчине, отдавшаяся без остатка. Она отдала ему всю нерастраченную за последние годы страсть, подарила и готова дальше дарить свою любовь… А он чувствует себя паршиво.
- О доме. – Застегнув жилет, нехотя ответил Суини.
- Понятно. – Вздохнула миссис Ловетт, сообразив, что он опять её не слушал. Она подошла к постели, которая всё ещё хранила на себе тепло разгорячённых тел, и принялась её убирать.
- Мистер Ти, я полагаю, Вам теперь не обязательно ночевать там, наверху. Теперь это и Ваша комната тоже. – Не отвлекаясь от занятия, произнесла она.
Суини, оглушённый таким предложением, замер на месте. Он догадывался, что она может просить его об этом, но до последнего момента надеялся на то, что этого не случится. А теперь ему было не просто паршиво, он желал бы исчезнуть из этой комнаты и забыть обо всём, что здесь произошло. Но больше всего он желал, чтоб об этом забыла она, та женщина, которая была с ним эти несколько часов.
- Мне надо работать. – Бросил ей в ответ мистер Тодд и поспешил к двери. Чем быстрее он покинет эту комнату, тем лучше. Он желал избежать дальнейшей беседы, которая бы принесла много неприятных для него моментов. Однако у самой двери он почувствовал, как за рукав его ухватила быстрая женская рука. Суини обречённо закрыл глаза и медленно повернулся к миссис Ловетт. Долго не решаясь смотреть ей в глаза, он всё же нашёл в себе силы поднять взгляд. Как нашкодивший мальчишка, он холодно, но явственно виновато смотрел на неё.
Ей хватило и доли секунды, чтобы прочесть в его глазах смятение, замешательство, потерянность и путаницу в собственных чувствах. Она ласково улыбнулась ему.
- Да. Вы правы, мистер Ти. Действительно, пора работать.
И напевая себе под нос весёлую песенку, она вновь подошла к кровати. Он, не решаясь двинуться с места, смотрел на неё. На лицо вернулись привычная хмурость и обречённость.
«А у неё приятный голос», - мелькнула в его затуманенном сознании мысль. Мистер Тодд опустил глаза и, повернувшись к двери, вышел из комнаты.
Хлопнула дверь…
И она проснулась. Бульварный роман лежал на полу. Часы на стене неспешно пробили три раза. Миссис Ловетт, оглянувшись, тяжело вздохнула и улыбнулась приятным мыслям. Сидя в кресле, она вспоминала подетально весь свой сон. Слишком это было хорошо, чтобы являться правдой. За окном шёл дождь. Противный лондонский дождь.
В помещении для посетителей хлопнула входная дверь…

9

Barker, his name was - Benjamin Barker.

«…And he was beautiful,
A proper artist with a knife,
But they transported him for life.
And he was beautiful...» (c) Mrs. Lovett

«… И он был прекрасен,
Настоящий художник с лезвием в руке,
Но они вышвырнули его на обочину жизни.
И так он был красив…» (с) Миссис Ловетт

Как бы ни была умна женщина, у неё всегда найдётся своё слабое место. Сколько я за свою жизнь повидала неглупых и весьма привлекательных дам? Ой, да сотни. Только всех их объединяет одно, - они все были готовы ради сиюминутных увлечений чем-либо, ну, или кем-либо, жертвовать собой и собственным благополучием. Сколько над этим не задумываюсь, всегда прихожу к одному выводу: женщине в этой жизни просто необходимо чем-то жертвовать. И вовсе не оттого, что так распорядилась её судьба. Дамам обязательно нужно что-то принести в жертву, чтобы чувствовать себя полноценной женщиной. Может, она, таким образом, стремится загладить свои прегрешения перед Господом? Вполне возможно. А, самое главное, чем она только не жертвует! И собственной жизнью, и жизнью ребёнка, и счастьем, и любимым человеком, и даже своим состоянием. Последние две жертвы просто немыслимы! Как можно жертвовать тем, кого любишь? Эгоизм в чистом виде. Любишь его – так пусть он знает об этом, осчастливь его своей привязанностью. Любовь – это счастье, какой бы она ни была. «Безответная любовь» звучит как приговор для любой женщины, но это глупо. Почему бы просто не довольствоваться тем, что ты любишь? Но нет… Сколько себя ни заставляй смириться с той мыслью, что ты для него - никто, сердце так или иначе будет упрямо требовать взаимности. Уж я-то знаю не понаслышке.
А состояние? Зажиточные дамочки готовы проститься со своими богатенькими муженьками ради непродолжительных постельных утех с лакеем. Миссис Грейт сбежала со своим нищим любовником куда-то на окраины Британского Королевства, бросив муженька, чьё состояние боялась озвучить даже верхняя палата лордов. В высшей степени невежество! Так, а какой вес мистер Грейт имеет в этом крысином обществе! Семья Грейт не раз была удостоена внимания самой Королевы. Не понимаю этих женщин.
Так, а зачем далеко за примером-то ходить? Вот, моя соседка миссис Муни три месяца назад похоронила своего супруга, а ещё за день до похорон к ней въехал некто мистер Андре Ливар. Или, как мне уже успели доложить, Андрей Ливанский, русский социалист, замешанный в связях с декабристами. Признаться, он скорее не мужчина даже, а человекообразная обезьянка, но, как говорится, сердцу миссис Муни не прикажешь.
А я? Я сама-то хороша. Жила бы себе спокойно, не мучаясь. Так нет же, встретился на пути мистер Бенджамин Баркер. Красивый, неглупый мужчина, но юный и очень горячий, как и большинство молодых людей его возраста. О, эта история имеет свои начало и конец…
Пятнадцать лет назад. Боже, как страшно звучат эти слова! Прошло целых пятнадцать лет. Сейчас мне сорок два года, а тогда… Тогда была юная миссис Ловетт двадцати семи лет от роду, которой вечно не сиделось на месте. Вышла я замуж в 22 года за состоятельного мужчину, чья семья была известна в высших кругах. Альберт Ловетт не был красавцем, но, зато был очень милым и приятным человеком. Добряк по натуре, он не скупился на подарки мне. А я… Я и тогда смотрела только в будущее. Наша семья была далеко не из самых богатых, и я ухватилась за эту возможность выбраться из провинциального Гринканджела в столицу. Как ни странно, всё сложилось прекрасно! Обе семьи дали благословление на наш брак. И мы перебрались в Лондон на Флит-стрит, там приобрели уютный домик и пять лет прожили, не зная бед. О, это был самый прекрасный период в моей жизни. А потом… А потом я узнала, что такое любить.
Мы с мужем не ждали подачек от его родителей и решили сдавать комнату наверху. И вот в один прекрасный день, видимо, столь же прекрасный, как и тот тридцатилетний мужчина, к нам в дверь постучалась молодая семья. Бенджамин и Люси Баркер с маленькой Джоанной на руках. Я обомлела, открыв дверь. Можно до умопомрачения со мной спорить, что любви с первого взгляда не бывает. А я вам утверждаю, что бывает! Бывает… и самая настоящая. Бенджамин Баркер – красивый мужчина, одарённый и очень обаятельный. Я потеряла голову. И нужно сказать, муж сам к этому приложил руку.
Чета Баркер прожила у нас около пяти месяцев. Но этого времени мне хватило, чтобы полюбить раз и никогда уже не позабыть этого мужчину. Я помогала им и с мебелью, и с привлечением клиентов. Оказалось, что мистер Баркер был талантливым брадобреем, хотя слово «брадобрей» не отражает всего того, что умел этот парень. Это был настоящий парикмахер. То, как он ловко орудовал и бритвами, и ножницами, вводило в оцепенение. Можно бесконечно смотреть на потоки горной реки, языки пламени и, конечно, на искусную работу мистера Баркера. Я порой не могла отвести от него взора. Чёрные прямые волосы, горящие насмешливые глаза, слегка смугловатая кожа, прямой красивый нос и тонкие губы, - всё это вместе давало такую дикую смесь озорства, обаяния и мужской красоты, что я терялась, едва стоило встретиться нашим взглядам. Но плюс ко всему прочему мистер Баркер был упрямцем. Молодая чета регулярно раз в неделю ссорилась. Молодость и упрямство Баркера были столь же прекрасным дополнением к образу этого красавца, что я не замечала в нём никаких недостатков. И однажды я не устояла перед его обаянием.
Альберт тогда уехал на земли своих родителей, там возникли некоторые трудности, и срочно понадобилось его вмешательство. Хорошо помню, это был пятничный вечер. Я сидела у камина, задумчиво глядя на пламя. В комнате наверху послышались возмущённые голоса, перерастающие в откровенную ругань. В результате на словах «Я сам о себе позабочусь!» мистер Баркер, хлопнув дверью, вышел из комнаты и слетел по ступенькам. Я обернулась и увидела его стоящим у лестницы, ведущей в комнату наверху. Он был хмурый и, если бы я не знала, что он только что поссорился с Люси, я бы подумала, что я – причина его гнева. Уж очень хорошо ощущалось его негодование.
- Простите. Мы, должно быть, Вас разбудили. – Виновато проговорил он, немного успокоившись.
- Мистер Баркер, я уже привыкла и теперь каждую пятницу ложусь спать только после полуночи. – Ехидно заметила я.
Он улыбнулся. Улыбка… У него чудесная открытая и добрая улыбка.
- Ну, и куда отправился на ночь глядя добропорядочный отец семейства? – Я поднялась из кресла и подошла к камину.
- Честно говоря, я пока ещё и сам не придумал. – Всё также улыбаясь, произнёс мистер Баркер.
- Тогда, я думаю, не стоит спешить, присаживайтесь. – Я указала ему взглядом на соседнее кресло.
- Благодарю Вас.
Похоже, он только этого и ждал. Конечно, куда он мог ещё пойти на ночь глядя? В какой-нибудь кабачок, чтобы напиться и развеяться? Нет, это было не для Бенджамина Баркера, у которого молодая жена и совсем маленькая дочурка. Он расположился в кресле и уставился на горящие угли.
Пламя осветило лицо, позволяя мне насладиться его красотой, а в тёмных глазах заплясали маленькие огоньки, придавая образу ещё больше озорства. «Боже, какой он всё-таки красивый!» - промелькнуло в моей голове, и всё моё существо словно застонало, зацепившись за эти мысли. А когда женщина начинает думать о мужчине, а не о целомудрии, это ни к чему хорошему никогда не приведёт. Я отвернулась.
- Миссис Ловетт, не сочтите за дерзость, но, скажите, Вы любите своего мужа? – Не сводя задумчивого взгляда с огня в камине, спросил мистер Баркер.
Я вздрогнула и посмотрела на него. Он же продолжал о чём-то напряжённо думать, не поднимая на меня глаз. Всё моё существо просто затряслось от непонятного волнения, но оно было на удивление приятным. Я осторожно опустилась на колени рядом с его креслом и, не сводя с него восхищённых глаз, спросила:
- Мистер Баркер, какое отношение это может иметь к Вам?
- Прямое. Я не понимаю женщин. Неужели обязательно надо со мной спорить, чтобы я потом чувствовал себя полным идиотом? – Он вопросительно посмотрел на меня.
- Ну, чтобы почувствовать себя идиотом, человеку нужно где-то оступиться, другое дело, что это зависит от умения человека соображать. То есть, одни сразу понимают, что поступили глупо и больше таких ошибок не повторяют. Другим же надо не раз и не два набить шишки на одном и том же месте, чтобы, наконец, осмыслить собственную глупость.
- Вы полагаете, я каждую пятницу бьюсь головой об стену, желая заполучить очередную шишку? – Усмехнулся мистер Баркер.
- Ну, видите ли, мистер Баркер, всё не так просто. Эм, секунду… Вот. Видите те ступеньки? – Я указала ему на лестницу.
- Допустим. – Он оглянулся и кивнул.
- Так вот. Представьте, что, поднимаясь, Вы каждый раз спотыкаетесь об одну и ту же ступеньку. Все ступеньки одинаковые, но именно на этой Вы останавливаетесь. Как думаете почему? – Я с улыбкой смотрела на него.
- Возможно… она выше остальных? – Он, явно заинтересованный этой игрой, внимательно изучал взглядом лестницу.
- Они все одинаковы, мистер Баркер. Просто Вы невнимательны, дорогой. – Рассмеялась я. – Смотрите под ноги, и поднимитесь без приключений.
- Ах, вот оно что… Полагаете, мне надо просто следить за собой?
- О, да, порой Вы очень неосторожны, мистер Баркер. Надо научиться уступать, ну, хоть немного. Мы всегда ищем причины собственных бед в окружающей действительности, а не в самом себе. – Я отвела от него взгляд и улыбнулась, скорее своим мыслям, а не ему.
- Я думаю, мистеру Ловетт можно только позавидовать…
- Что? – Я вскинула на него растерянный взгляд, не веря собственным ушам. Хотя, впрочем, что меня удивляло? Мистер Баркер всегда был галантен и никогда не стеснялся делать женщинам комплименты, более того, он умел их делать. Как умел делать множество других прекрасных вещей! Начиная с работы и заканчивая очаровательной дочуркой. О, да, наверняка, там у него получалось столь же искусно, как и в парикмахерском деле! Баркер же смотрел на меня как обычно, не проявляя и доли симпатии, скорее он уважал меня, как можно уважать друга. Но моё сердце требовало чего-то большего, оно не просто требовало, оно настаивало на том, чтобы я не упускала такой возможности.
О, глупая молодость! Смешная надежда. Слепая любовь. Я совершила ошибку.
Я робко поцеловала его в щёку. Он же недоумённо уставился на меня.
- Что Вы делаете? – С растерянной улыбкой спросил мистер Баркер.
- Я люблю Вас. – Призналась я, произнеся слова почти шёпотом.
Он просто потерялся, хотел уже было открыть рот, чтобы возразить, но, взглянув на меня, молча встал. «Дура!» - заговорил здравый рассудок, не без доли иронии. И чего я ждала? На что надеялась? Он любил Люси больше, чем вообще кого-либо в своей жизни. Она была красива, нежна, добродетельна, чувственна. Он трепетно оберегал её, и она цвела рядом с ним. Прекрасная пара. Но мне обязательно понадобилось влюбиться! Мне… Да, что я о себе возомнила? Никогда особой красотой не блистала, но мужчины всегда обращали на меня внимание. Я была полной противоположностью Люси, во мне всегда кипела энергия, я всегда жила, даже когда мне было плохо или просто нездоровилось. Люси только поражалась, сколько всего я успеваю переделать за день. На её удивлённые возгласы я всегда отвечала одно: «Не стоит сидеть, сложа руки, дорогая!». Она была молоденькая, от силы двадцать три – двадцать четыре года. О, и, конечно, она любила своего мужа.
В общем, мистер Баркер не нашёл иного выхода, кроме:
- Простите, мне нужно идти. – Он оставил меня одну, сидящую на коленях перед пустым креслом, и вернулся к себе в комнату.
После этого неприятного для нас обоих эпизода, он редко заговаривал со мной, старался избегать прямых взглядов, чурался меня. Ну, а по возращению моего мужа жизнь этой четы Баркеров просто рассыпалась, как карточный домик от лёгкого дуновения ветерка. Бенджамина Баркера осудили, что стало для нас с Люси настоящим потрясением. Я успокаивала её, баюкая на руках Джоанну. Я искренне пыталась ей помочь, но… Но по ночам сама едва сдерживалась, чтоб не зарыдать. Редкие слёзы стекали по моим щекам. Это и всё, что я могла себе позволить, прощаясь с любимым мужчиной. А потом и сама Люси сникла и завяла, после того, как подверглась насилию со стороны судьи Терпина, который без сомнения приложил руки к тому, чтобы избавиться от Баркера. Она отравилась мышьяком. Вбежав в комнату, я попыталась остановить её, но она уже достаточно приняла. Я опоздала… И того, что она успела выпить было достаточно. Она рехнулась.
Боже, как можно травиться, когда у тебя ребёнок на руках? Глупая бедняжка!
Позже пристав явился за Джоанной. Как выяснилось, моё желание опекать малышку никого не волновало, судья сам удочерил девочку.
А после того как Люси упекли в психушку, я больше ничего о ней не слышала. Только однажды, увидев нищенку на улице, я разглядела в ней Люси. Она же меня не узнала, прокричала вслед какие-то проклятия с совершенно безумным взглядом. Я больше не пыталась заговорить с ней. А о чём теперь с ней говорить? Кто она теперь? Вот так… в один миг семьи Бенджамина Баркера не стало.
Я попыталась забыть мистера Баркера, спрятав эту короткую историю любви на самых дальних полках собственной памяти. Старалась даже не вспоминать о нём, жить своей жизнью. И мне удалось, я позабыла о нём. На время… пока у нас с супругом начались серьёзные проблемы. Его родители разорились, комнату наверху больше никто так и не рискнул снять, считая её проклятым местом, в котором навеки поселилось несчастье. Альберт потихоньку сник, заработав подагру. Частыми гостями в нашем доме были судебные приставы, от которых я узнала, что у нас колоссальные долги! Альберт не говорил мне об этом, он продолжал дарить мне мелкие безделушки, а я всё ругала его… Ругала, пока однажды не нашла его мёртвым в кресле напротив камина. И всё… Времени оплакивать мужа не было. Надо было расплачиваться по долгам. Унаследовав от мужа землю и продав её, мне удалось погасить большую часть долга, но только часть. Пришлось открыть небольшое дельце, чтоб и долги отдать, и самой с голоду не помереть. А потом продажа пирожков просто стала моим делом, ради которого я вставала по утрам, благодаря которому отвлекалась от горестных воспоминаний. Надо было заполнить эту гнетущую пустоту внутри, надо было отвлечься. Порой где-то в сознании всплывал образ Бенджамина Баркера. Я начинала частенько подумывать о нём и вспомнила о перепрятанных бритвах… Зачем я их спрятала? На что я опять надеялась?
О, дорогуша, правду говорят, мысли материальны! Он вернулся. Вернулся твой ненаглядный Бенджамин Баркер. Так я сначала и думала, пока не поняла. Нет… Баркера больше нет. Теперь в моём доме живёт совершенно другой человек. Другой, но такой несчастный, я нужна ему. Кто ещё будет заботиться о нём? Кому он нужен? Да, никому, кроме меня. Я по-прежнему люблю, только теперь не знаю кого: Баркера или Тодда. Что с ним сделала жизнь? Что он пережил за эти пятнадцать лет? Даже представить себе не  могу и не хочу! Только знаю, что я нужна ему. Да и он нужен мне. Мы вместе подняли это дело с пирожками. Единственное, что меня пугает, Баркер весьма поумнел за эти годы. Теперь мистер Тодд по-другому смотрит на этот мир, совершенно иначе. Сорокапятилетний мужчина с холодным взглядом, с седой прядью в волосах, с жестокими мыслями. Он ненавидит весь этот мир. Пожалуй, есть за что…
Порой мне кажется, что мистер Тодд не так уж и заблуждается, говоря о Лондоне как о помойной яме, переполненной сбродом. Хочешь выжить среди этого сброда – будь его частью. Если задуматься, не так уж и страшны наши преступления на фоне некоторых грешков добропорядочных лондонцев. Лекарь, что приходил к нам осенью… А что ж он приходил-то? Ах, да. У мистера Ти тогда была жуткая простуда. Конечно, крыша дома уже давно прохудилась, а дождь в Лондоне – явление нередкое. В комнатёнке в то время было холодно и сыро, постоянно с потолка падали капли, обои покрылись плесенью и местами отстали от стен. Небольшая и уже старая буржуйка не спасала. Но мистер Тодд до последнего отказывался спуститься ко мне в дом - можно подумать, кто-то оценил бы его жертвы. И вот однажды утром я нашла его наверху в горячке. У него был жар и жуткий кашель. Но, как это похоже на мистера Тодда - он упрямо твердил, что с ним всё в порядке, иногда даже пытался прикрикнуть на меня, однако голос его подводил. В общем, отправив Тоби за врачом, я осталась со своим больным, дежуря у его кресла.
Мистер Тейлор, так звали лекаря, настоял на том, чтобы мистер Тодд покинул эту каморку. Возражения пациента во внимание не принимались. В результате мистеру Ти прописали постельный режим, который больного угнетал до невозможности. Ох, и намучилась я тогда с ним! Надо было следить за тем, чтобы мистер Тодд не покинул постель и не отправился вновь в свою комнату. Кроме того, он упрямо отказывался принимать лекарство, и, что злило меня до крайности, его вдруг стала раздражать моя стряпня. Право, он вёл себя как ребёнок! Единственное, что его радовало, когда я уступила ему свою комнату, - он мог в полной мере насладиться одиночеством. Тоби редко наведывался к нему, разве что справиться о самочувствии. Я заглядывала в спальню только для того, чтобы принести обед и получить в благодарность очередную пару-тройку слов о моём кулинарном фиаско. Я была на него страшно обижена. Носишься за ним, носишься, а он… Благо, мистер Ти очень быстро пошёл на поправку, освободив меня от удовольствия терпеть его ребячество.
Так вот о лекаре… Неприятный такой человечишка маленького ростика с круглым лицом, хитренькими поросячьими глазками и слащавой улыбкой под тонкими изящными усиками. Впрочем, человеку с подобного рода пристрастиями данная внешность подходит просто прекрасно. Мистер Тейлор, как поговаривают, не равнодушен к деткам. Ох, уж не знаю я, слухи это, или же нет. Но не раз его ловили на том, что он держит при себе некоторые картинки весьма недвусмысленного содержания с обнажёнными детишками. По понятным причинам мистер Тодд об этом не знал. Уж я позаботилась о том, чтобы мистер Ти не прикончил врача, до того, как последний мог бы оказать ему помощь. А я ещё всё удивлялась, чего это молодые мамаши не показывают этому мистеру Тейлору своих захворавших чад.
Так… что тут у нас? Ах, вот, по соседству с нами проживает мистер Браун. Тоже, между прочим, интересный тип. Пастырь. Человек снаружи довольно милый, да и в общении приятный. Но и за ним водятся грешки. Не раз его святейшество мистер Браун был замечен в связях с уличными девицами. Да и в публичных домах его лицезрели в компании двух полуголых дамочек. Поговаривают, что он давно подцепил какую-то болячку, и, мол, дни его уже сочтены. Его жена, миссис Браун, тоже спуталась с молоденьким пареньком, который помогает её мужу в делах божественных. Мальчишке от силы лет семнадцать, а этой сморщенной тефтельке уже сорок семь. Чудесная семья на троих. И главное, что снаружи всё выглядит довольно прилично: муж, жена и молодой паренёк у них на попечении.
Но это ещё не всё. На углу улицы живёт тридцатилетний карьерист с юридическим образованием – мистер Флаер. Его подозревают в убийстве собственной матери. Оказалось, что сынок просто, отравив мышьяком, спровадил мать в мир иной, чтобы заполучить дом. А дом, честно говоря, ни к чёрту. Сносить бы надо. Но мистер Флаер свято верит в то, что сможет продать эту развалину и расплатиться по карточным долгам.
О, какая прелесть! Миссис Муни со своим выводком. Одна квочка и три поросёнка. Может, конечно, это и не совсем сочетается, зато весьма забавно смотрится. Трое румяных пузатеньких детишек откормлены маманей в лучших традициях немецких пивоваров. Все, как на подбор, розовенькие и кругленькие. Конечно, на таком-то бизнесе! Пирожки с мясной начинкой из кошек, причём соседских. Не удивлюсь, если этих кошечек отлавливали её детишки. Однако сейчас бизнес миссис Муни переживает не лучшие времена. Только вчера она заняла у меня приличную сумму деньжат. Видимо, мы с мистером Ти потеснили «кошачий» бизнес.
Так, минутку. А… это же мистер Гуталь, якобы француз по происхождению, парфюмер. Однако этот парфюмер переехал в другой район сразу же после того, как мистер Тодд появился в его лавке. Надо знать, как мистер Ти относится к современной парфюмерии, мало кто может столь же блестяще разбираться в мужских ароматах. Как я не пыталась его остановить, он всё же высказал этому французу примерно следующее: что сия «лавка – просто надушенная помойная яма», а эта парфюмерия в лучших французских традициях не что иное, как блеф. Хотя мистер Тодд не особо любит французские ароматы, он всё же разбирается в них довольно неплохо и влиятельным клиентам советует изысканную парфюмерию французских марок. А мистер Гуталь, как сказал мне мистер Ти, просто шарлатан с лживым французским акцентом и не менее лживыми ароматами, примерно в той же степени, что и искусное бритьё итальянца Адольфо Пирелли. «Король среди парикмахеров и парикмахер самих королей». Как жаль, что у королей такие незадачливые цирюльники, уступающие в мастерстве никому не известному Суини Тодду.
Ну, а это без сомнения самый прекрасный представитель фауны Флит-стрит! Миссис Бландер, которая зарабатывает себе на жизнь тем, что продаёт одежду и дорогие вещи, купленные по дешёвке у тех дикарей, которые ночами орудуют лопатами на городских кладбищах. «Мистер Тодд, миссис Ловетт, не желаете ли обновить гардероб?». А ничего, дорогуша, что он с мертвеца? Нет, конечно, всё в порядке, только немножко тухлятиной отдаёт.
«О, эти отчаянные времена, миссис Ловетт, требуют отчаянных мер!» Как Вы были тогда правы, дорогой мой мистер Тодд. Каждый выживает так, как может. Мы с Вами тоже возимся в этом дерьме, лелея надежды на лучшую жизнь.
Первое время меня рвало при виде человеческих останков на разделочном столе,… а вот хладнокровию мистера Ти можно было только позавидовать. Он мало того, что преспокойно мог отделять одно от другого, в смысле, кости от мяса, так и… нет, он определённо человек с железными нервами. Позже и я научилась спокойно относиться к этому процессу, когда на такое дело насмотришься, по неволе привыкаешь. А раньше я и не могла себе представить, как люди работают в покойницких помещениях. Грязные времена заставляют людей самих копаться в грязи и превращают человека в бездушное существо. Может, когда-нибудь кто-то и скажет, что мы – чудовища, но пусть сначала взглянет на себя в зеркало и подумает, что хорошего он сам сделал в этой жизни. Я даже оправдываться не собираюсь, я просто хочу выжить. А ещё я очень хочу обыкновенного женского счастья. Бог не дал мне ребёнка, наверное, потому что я никогда не любила своего супруга… или за какие другие прегрешения. Зато я люблю мистера Ти, но на одной любви счастья не построишь. Нужно ещё много мелочей, вроде денег, дома, уюта, понимания и заботы, без которых, увы, не прожить. Сколько ещё надо сделать! Только бы ОН всегда был рядом… больше нечего у Господа просить.

10

Посвящение.

«What's dead is dead» © Sweeney Todd

У человеческой боли есть множество оттенков. Тупая боль, непрерывно отдающаяся в висках, острая боль, заставляющая мгновенно сдаваться под её натиском, вынуждающая корчиться, съеживаться. Боль непрерывная, ноющая. Боль, сопровождаемая спазмами. Боль, боль физическая, такая разная, но она едина в одном: она меркнет по сравнению с той болью, что не отступает месяцами, годами, что мучает человека непрерывно, что приносит с собой пустоту, обречённость и озлобленность. Она не проходит без последствий никогда. Одних людей она заставляет задуматься над собой, своими поступками, задуматься о своём предназначении. Других она нещадно пожирает изнутри, оставляя после себя лишь безжизненную пустыню, не способную более превратиться в цветущий луг. Пустыня, на которую никогда не прольётся дождь, над которой вечно будет светить лишь огромный раскалённый диск солнца, и на многие мили вокруг будут расстилаться только бескрайние просторы серого песка. Песок, что когда-то был пеплом, пеплом сожженного цветущего сада. Однажды, пятнадцать лет назад, по нему пронёсся огненный смерч ярости, гнева, обречённости и уничтожил всё, всё до основания, до корней, до семени, не оставив человеку другого выбора, кроме… мести. Его душу уже не спасти, - она разбита, сожжена, уничтожена им самим. Он мог бы быть сильным, мог бы взять себя в руки и попытаться простить, забыть, начать жить заново. Но он не пожелал. Куда проще подчиниться своей ненависти, куда проще обвинить другого человека в собственных бедах, куда проще скатиться вниз, чем, раздирая руки и грудь в кровь, карабкаться вверх, к жизни, к свежему воздуху, к новой мечте. Это было слишком тяжело для него. Куда карабкаться? К чему стремиться? Всё вновь начинать с нуля? Да, он всё ещё полон сил, ему всего сорок пять. Он смог бы, будь он настоящим человеком. Он мог вгрызться в глотку этой проклятой жизни, что так несправедливо наказала его, мог… В его жилах течёт горячая кровь, его голова полна мыслей, его руки, сильные и умелые, всё ещё способны творить и созидать. Но… он оказался слаб. Все внутренние силы, что оставались в самых глубинах его души, что так отчаянно заставляли цепляться за жизнь, были направлены только на мысли о возмездии. И мужчина, некогда красивый, благовоспитанный, обаятельный, превратился в монстра, который по-своему демонически тоже мог очаровать. Мужская красота обернулась суровостью, от которой веяло жутким холодом, благовоспитанность уступила место напору безудержного гнева, обаяние преобразилось в разрушительную энергетику. Ледяной взгляд, хищная улыбка, азарт. Он изменился…
Бенджамин Баркер уступил место человеку нового сорта. Суини Тодд – дитя мести, ненависти, озлобленности и собственной слабости. Он избрал иной путь. Путь ошибок. Его дорога усеяна трупами, орошена кровью, у неё есть начало – то прошлое, что подтолкнуло его в пропасть. Суини словно всегда начинает путь заново, пытаясь убежать от прошлого, которое следует за ним по пятам, отрезая все пути назад, пожирая всё ещё тлеющие зачатки надежды на новую жизнь. Но иного пути не получается. Вновь эта кровь, вновь эти мысли, вновь эти призраки. Вновь и вновь, ежедневно, ежеминутно он движется по замкнутому кругу. Будущее? У него нет будущего, он знает его, но не видит, он знает все последующие дни. Эти однообразные серые будни, они не принесут ему ничего нового, не раскрасят его жизнь, не добавят света в это бессмысленное существование в темноте.
Что у него внутри? А что может быть в тюрьме? Проведя пятнадцать лет на каторге, сидя за решёткой, он сам загнал своё существо в клетку, в которой вечно царит лишь мрак, сырость, ожесточённость, где тяжёлый спёртый воздух, где проносятся, словно наглые тюремные крысы, мысли. Человек, который в один миг просто перестал бороться, он устал и разжал руки, позволив себе скатиться в эту пропасть, из которой уже не выбраться… одному. Ему нужна была помощь, внимание, забота и любовь. Она спасла бы его, ведь ради этого он когда-то начинал жить, создавал семью, ради этого он учился нести ответственности за свои поступки. Один шаг навстречу, одна рука помощи, за которую он мог бы ухватиться, всего одно точное и уверенное движение спасло бы изувеченную душу. Но теперь поздно. Его руки в крови, его совесть безмятежна, его мысли правят безумным хороводом чёрных и умерщвленных ещё в самом своём зачатке идей. Чудовище, сотканное из страха, ненависти, боли, он прячется в тени собственного прошлого, боясь его, но отлично понимая, что лишь оно ещё способно принять его таким. Изувеченная душа нуждается в пристанище. Новый мир, который открылся ему сейчас, был ещё страшнее, чем тот… загубленный пятнадцатилетними мучениями. Чудовище, которого не поняли, которого не хотели понять, обрекло этот мир на смерть.
Общество, сколько ещё монстров, подобных этому, ты породило? Сколько их бродит по улицам городов? Сколько человек становятся жертвами людской жестокости? Жестокость порождает жестокость. Но по её пути не построить справедливости, ею не восстановить разбитую жизнь. Но он и не пытался. Его жизнь уничтожили, и теперь ему плевать, чья кровь прольётся. Мораль, нравственность, вера не позволят понять этого человека, не заставят окунуться в его паршивый и зловонный мир. Слишком прочно сидят в головах людей понятия о честности, верности, добродетели, но это ещё никогда не мешало человечеству врать, предавать, ненавидеть и уничтожать всё на своём пути. Люди не способны понять монстров только потому, что они не похожи на них. У них нет души, они уничтожили её. И что ж страшнее: тот, у кого этой души не стало или тот, что живёт со своей чёрной, сморщенной, сплетённой из пороков душонкой? В Библии было перечислено семь заповедей. Но только «не убий» находит отклик в душах людей. До поры до времени… сегодня они готовы бездумно следовать этой заповеди, а завтра… когда под угрозой окажется их жизнь, благосостояние, их семья, они готовы предать всё во имя спасения себя и своих близких. Благородный мститель, сживших с лица Земли сорок человек, выигрывает на фоне больного человека, который убил два десятка неповинных в его беде людей. Неужели те сорок человек заслужили смерти? О, нет, обществу проще обвинить в своих ошибках одного ненормального, больного человека, чем признать, что механизм существования социума далеко не так идеален. Мы все – порождение этого мира, и серийный убийца, и самоуверенный карьерист, и слепой эгоист, и законченный альтруист, и мать Тереза, и Джек-Потрошитель, и благородный рыцарь, и наркоман, и алкоголик, и проститутка, и… А ведь дурные примеры запоминаются лучше. Не столь запомнишь лицо пожарника, спасшего мальчишку во время пожара, сколь запомнишь ничем непримечательную физиономию серийного убийцы. И вовсе не оттого, что добра в этом мире больше, а оттого, что скатиться вниз по наклонной плоскости проще, чем быть сильнее, чем взращивать в душе семена добродетели. Проще копаться в грязном белье больного человека, чем благодарить героев и восхищаться настоящими подвигами. Прежде, чем винить кого-то, стоит задуматься о самом себе, о своей порядочности и желании идти по головам, придаваться инстинкту убийцы… Все грешны. «Не судите, да не судимы будете».

11

И снова тоддветт, будь он не ладен=))

По разбитому стеклу.

«…Todd and Mrs. Lovett stand alone, continuing to glare at each other.Finally she gives him a grim little smile and disappears into the darkness.He stands alone.»

«…Тодд и миссис Ловетт остаются вдвоём, продолжая испепелять друг друга взглядом. Наконец, она одаривает его мрачной, едва уловимой улыбкой и исчезает в темноте. Он остаётся один».

«Любовь - это желание, это сладостная боль, которая жаждет утоления, и, найдя его, умирает. Любовь жаждущая продолжает жить вечно» (с) Стивен Кинг.

Их всегда связывало нечто большее, чем любовь. Это были даже не чувства, не страсть, не желание, не дело… Это был один грех на двоих, порок, разделённый поровну. А она всё мечтала о семье, о счастье, она мечтала о венчании в церкви. Но они уже были повенчаны давно. Повенчаны кровью, невинными жертвами, его ненавистью и её цинизмом. Они, такие разные, нашли друг друга на обочине их собственной жизни. И если бы им довелось встретиться в аду, они бы не прошли мимо, узнали, вспомнили, ощутили эту прочную нить, что связывала когда-то две столь непохожих сущности. Несомненно, вспомнили, и она бы простила его, а он… Он так и не научился прощать, но зато твёрдо усвоил одно: «Жажда мести приводит к вратам ада». Но ад – это лишь их будущее, которого так боится она, и к которому так неистово рвётся он.
Она – женщина сорока двух лет, уже давно похоронившая мужа, но не разучившаяся любить, сострадать, дарить нежность и ласку. Она полюбила всего однажды, ещё в юности… И полюбила Его.
Он – мужчина сорока пяти лет, потерявший самое дорогое, что было у него в жизни, - семью, её у него отняли, грубо рассмеявшись и плюнув в лицо. Он растерял всё, что могло бы заставить его жить дальше. Он разучился любить, сострадать, верить. Он устал от самого себя, от собственной боли и ненависти, которая гонит его, разбитого и стёршего ноги в кровь, вперёд к багряной заре. Там, и только там, он найдёт покой. Кровавая заря над старым, прогнившим Лондоном, он видит её ежедневно, закрывая глаза и отгоняя прочь тяжёлые мысли. Он остался жить только для того, чтобы существовать.
И вот однажды судьба пожелала их встречи. Женщина получила своего возлюбленного. Но жизнь всегда коварна, и простых подачек от неё жди. За любой подарок этой судьбы придётся платить очень дорого. Она вновь встретила своего возлюбленного, заполучила его, он был весь её, он, потерявшийся в жизни и получивший приют лишь в её опустевшем доме… Только заполучила она совсем другого человека, бездушное существо, всё ещё способное чувствовать, но все свои чувства превращающее лишь в разрушительную силу. Ему же была подарена возможность вновь почувствовать вкус жизни, вновь полюбить, ощутить счастье. Только спустя пятнадцать лет его мало интересовали такие простые вещи бытия. Теперь он – Суини Тодд, человек, имя которого с особым ужасом будут произносить тысячи людей последующих поколений. Она же, миссис Ловетт, войдёт в историю как женщина, способная ради любви и семейного счастья идти на любые жертвы, даже человеческие.
Но они оба совершили ошибки. Он ошибся потому, как не научился прощать. Она же просто солгала, в надежде на то, что это поможет ей обрести заслуженное счастье. Ошибки, обернувшиеся смертью для обоих. Ничего уже нельзя было исправить. Механизм разрушения собственного будущего они запустили вдвоём, одинаково рассуждая и преданно глядя друг другу в глаза. В один миг разбив собственное счастье также легко и непринуждённо, как он расправлялся со своими жертвами, они уже не смогли собрать его, бездумно следуя друг за другом в темноту по осколкам разбитого будущего.
Но жизнь никогда не обрекает человека, она всегда протягивает ему руку помощи, даруя спасительные минуты блаженства. Неспособный увидеть или не пожелавший ухватиться за эту руку обрекает себя сам. И жизнь предоставила им эту возможность спастись…
Вечер. То был тихий и холодный вечер. Миссис Ловетт аккуратно складывала чистое бельё в комод, изредка поглядывая на часы. Несмотря на ещё не слишком поздний час, женщина чувствовала усталость и собиралась лечь спать пораньше. Задвинув очередной ящик с бельём в комод, она вновь посмотрела на часы. Было всего пятнадцать минут десятого. Довольно рано для человека, который привык ложиться спать около полуночи. Она была полноценной хозяйкой, истинной женщиной, которая тянула на себе весь быт выстроенного собственными руками «семейного» гнёздышка. Женщина, которая сумела окружить заботой сразу двух детей – несчастного взрослого мужчину, поглощенного только своим горем, и росшего без матери паренька тринадцати лет. И если первый уже не мог оценить этого самопожертвования, как бы он того не хотел, то мальчишка видел в миссис Ловетт настоящую мать, дарившую ему нежность и ласку, которых ребёнок был лишён ещё с пелёнок. С трудом можно понять, что вынуждало мистера Тодда держаться за эту сотканную из иллюзий женщины семью. Видимо, какие-то внутренние силы всё же заставляли его цепляться за жизнь, и, если даже он не мог полноценно исполнять обязанности мужа и отца, то вполне сумел обеспечить будущее своего окружения.
Профессия парикмахера уже давно переживала свой упадок, последние лет семьдесят цирюльник считался скорее всеобщим посмешищем. Парикмахерские превратились в притоны, где собирался всякий сброд. Мужчины теперь не стеснялись плести интриги и пускать сплетни, устраивать скандалы, и захудалая цирюльня была для этого самым подходящим местом. Однако настоящий эксперт всегда был в цене. И мистер Суини Тодд, перенявший у Баркера уважение к своей профессии и преданность ей, не посмел бы превратить своё рабочее место в грязный притон. Он поднял парикмахерское дело. Слухи о лучшем в своём роде мастере бритья расходились довольно быстро. Так быстро, что перекрывали россказни о людях, пропадающих без вести, всего однажды выйдя из дома и направившись в сторону злополучной Флит-стрит. Полиция даже предположить не могла, что известный цирюльник, пользующийся уважением у высокопоставленных господ, замешан в этих исчезновениях, а, если бы и предположила, быстро вышла с неизвестного ранее мистера Тодда на осуждённого Баркера, за что непременно получила бы «по шапке» откуда-то сверху. А по сему, пока полиция недоумевала и откровенно спала на рабочем месте, услуги мистера Тодда пользовались недурным спросом, что, собственно, и позволяло ему содержать свою новую «семью». А уж миссис Ловетт знала, куда и на что стоит потратить нажитые совместным трудом деньги.
Огоньки свечей в её спальне тихонько подрагивали, причудливо искажая тени на стенах. Светлые обои с незамысловатым узором из небольших цветов отлично отражали характер хозяйки, вечно стремящейся к комфорту и уюту. Она терпеть не могла сдержанности, педантичности и фальши в людях, которую ощущала на подсознательном уровне. Единственное, на что она закрывала глаза, так это на какую-то обречённость и сухость в отношениях со своим возлюбленным. Она обманывалась, считая, что его прошлое когда-нибудь их оставит, и он вновь начнёт видеть яркие краски жизни. Однако ей доставляло большее удовольствие любить своего мистера Ти, она не торопила и не требовала от него каких-либо жертв, а это и есть, пожалуй, самый верный показатель любви. А мистер Тодд… А что мистер Тодд? Суини же считал, что есть Она рядом – хорошо, нет – что ж… было бы сложнее. Хотя он с трудом представлял, что бы делал без неё. Её идеей было приготовление из его жертв начинки для пирожков.
О, в тот день он был на взводе. Словно что-то заставило его вновь жить. «Какая блестящая идея, миссис Ловетт!». Он был готов расцеловать её, что, собственно, и сделал, как только все точки в этой задумке были расставлены. Более того, эти поцелуи чудесным образом послужили поводом для того, чтобы они очутились в одной постели. Да, он переспал с ней. Было дело. Только кончилось всё не очень хорошо. Мистер Тодд мало заботился о том, каково же женщине, которая с ним в постели, что, увы, привело к удовлетворению его физиологических потребностей и не более того. Она… Она не сказала ему ничего, и что ещё удивительнее, она упрямо винила себя во всём случившемся. Женщина считала, что поспешила, что оказалась не готовой. Что, может быть, стоило повременить, может, она была не столь чувственна, может, не достаточно эгоистична, может, стоило позаботиться о своём удовольствии самой. Может, может, может… Бесчисленное количество «может»! Она извела себя этими «может». Главное, он остался доволен, что ж, хоть так, пусть будет так.
Миссис Ловетт встрепенулась от неприятных воспоминаний. А в комнате наверху послышалась подозрительная возня. Похоже на то, что мистер Тодд как всегда «превосходно» обслужил очередного клиента. Она подняла глаза на потолок и обречённо вздохнула. Для неё сегодня рабочий день подошёл к концу, и женщина искренне надеялась на то, что мистер Тодд сделает всё чисто, чтобы ей не пришлось тут же мчаться по его зову и стирать кровь с пола.
Шаги… Теперь сверху доносились звуки шагов. Они то вновь приближались, то отдалялись. Мистер Тодд был явно чем-то обеспокоен. Он метался подобно дикому зверю в клетке.
«Пусть перебесится…» - подумала миссис Ловетт и подошла к зеркалу. Она прекрасно помнила тот случай, когда по глупости поднялась  к разъярённому Суини в комнату сразу после того, как судье удалось уйти от него живым и невредимым. Помнила, как холодное лезвие бритвы в предвкушении новой жертвы замерло у её горла буквально в нескольких миллиметрах. Как над её ухом раздавались, будто проклятья, слова о никчемности человеческого рода. Ещё чуть-чуть и он бы не пощадил её. Но что-то его остановило, что-то вернуло в суровую реальность. А она только испуганно вскочила из злополучного кресла и отпрянула от мистера Тодда, который всё не унимался, понося этот грязный и бездушный Лондон. Вспомнив о ледяном блеске бритвы, миссис Ловетт невольно провела рукой по шее. Этого прикосновения было достаточно, чтобы заставить её ужаснуться и придти в себя. Она некоторое время отрешённо смотрела на своё отражение в зеркале, пока дверь в её комнату не распахнулась…
На пороге стоял Суини Тодд, с мрачной улыбкой на губах, медленно водя пальцами по спинке лезвия бритвы… Он молчал, не поднимая глаз на женщину, которая с недоумением и лёгким волнением глядела на него. Рукава его рубахи были усеяны яркими красными пятнами, бритва отражала тёплый мягкий свет тающих свечей.
- Что случи… - начала было женщина, которую напряжённое молчание начинало пугать.
- Какая ведь ирония судьбы, миссис Ловетт… - он поднял на неё холодный взгляд. И тут она поняла, что опасения её не напрасны. Даже мягкий свет не мог скрыть этого горящего ненавистью взгляда. – Я возвращаюсь домой и узнаю, что моей супруги больше нет…
Он прошёл в комнату и захлопнул дверь. Она же почувствовала, как сердце начинает бешено колотиться, мысли в голове путаются, а глубоко в душе рождается неподдельный ужас. И причины такого состояния она найти не могла, но какие-то неведомые силы заставили её отступить на шаг.
- Вы говорили, что она мертва, не так ли? – Продолжал мистер Тодд, не двигаясь с места и любуясь своим инструментом. Суини Тодд был из того числа людей, которые одним своим взглядом и спокойным тоном порождали в собеседнике вполне обоснованное волнение. Гнев его ощущался на каком-то подсознательном уровне. Человек, внешне абсолютно спокойный, за доли секунды превращался в разъярённого хищника. От природы он обладал живой энергетикой, которая пятнадцать лет назад притягивала людей к её обладателю подобно магниту, а теперь… Теперь она пугала и заставляла сдаваться под напором безудержного гнева. Как коршун он неспешно кружил над своей жертвой, постепенно снижаясь и выверяя каждое движение перед тем, как нанести последний смертельный удар.
- А кто-то утверждает обратное? – Спросила миссис Ловетт, с трудом проговаривая слова.
Он вновь поднял на неё взгляд и коварно улыбнулся.
- Представьте себе. – Голос его звучал сладко, окутывая женщину приятным теплом, усыпляя её бдительность. Ему достаточно было только говорить, чтобы заставить её застыть на месте. – Только что я спровадил в мир иной Вашего старого доброго знакомого. Некто мистер Гансмит Вам знаком?
«Господи… И что этот старый пройдоха ему наплёл?!» - Недоумевала миссис Ловетт. Безусловно, она знала мистера Гансмита. Несколько лет назад этот забавный мужчинка преклонных лет добивался её руки. В целом, конечно, партия по расчёту миссис Ловетт была весьма недурная. Мистер Гансмит содержал небольшой оружейный магазинчик, который, несомненно, приносил её владельцу немалую прибыль. В этом магазинчике она едва года три тому назад не оставила серебряные бритвы мистера Тодда. Тогда дело не шло на лад, долг рос как снежный ком, и она не нашла иного выхода. Женщина попыталась продать бритвенный набор, но в последний момент что-то её остановило. Была то интуиция, или что другое, тем не менее, она перепрятала эти бритвы и больше к ним не возвращалась. Любящее женское сердце редко обманывает, но зато часто обманывается. Так или иначе, спустя два месяца после того случая мистер Гансмит переехал куда-то в другой квартал. И потенциальный жених миссис Ловетт скрылся из виду. 
- Вспомнили? – Суини прервал поток её воспоминаний. – Так вот… Ваш добросердечный сосед посчитал своим долгом предупредить меня о несчастье, которое подстерегает любого в стенах этого дома. Но удивило меня не это. Мистер Гансмит добросовестно и во всех подробностях пересказал мне нелёгкую судьбу Бена Баркера. Оказывается, эта история известна не только нам.  Но… он ни разу не упомянул о том, что моя жена мертва, более того,  он уверен, что она жива. Довольно странно, не находите?
«Проклятье! Вот какого чёрта этого старикашку занесло на Флит-стрит?»
Да и откуда, собственно, этот мистер Гансмит мог знать, что Люси жива, но «немного» не в себе? Разве что, миссис Ловетт сама умудрилась тогда проболтаться, но только в том случае, если этот любопытный сосед выпытывал у неё известия о самочувствии больной Люси Баркер.
- Не нахожу. – Почуяв некоторое замешательство своего возлюбленного, затараторила миссис Ловетт. – Неужели Вы думаете, что перед тем, как отравиться, Ваша Люси оббежала весь квартал с целью оповестить об этом соседей? Не говорите глупостей, мистер Ти! Откуда он мог знать о том, что Люси… что она отравила себя? В конце концов, с какой стати Вы должны ему верить?
Мистер Тодд только усмехнулся и, перехватив бритву таким привычным жестом, ринулся к миссис Ловетт. Через долю секунды он уже прижимал её к стене, приставив к горлу злосчастное лезвие.
- А с какой стати я должен верить Вам, дорогая? – Он, явно довольный происходящим, переводил взгляд с лезвия на лицо перепуганной женщины. Она же с мольбой смотрела на него. Страх мгновенно сковал её. Внезапно стало не хватать воздуха. Её сердце билось так, что даже он ощущал этот учащённый ритм.
- Потому что у Вас просто нет выбора, родной. – Вымученно улыбаясь, ответила ему она.
Он и сам осознавал это. Последнего свидетеля, который мог бы убедить его в том, что Люси жива, мистер Тодд убрал собственными руками несколько минут назад. По глупости. Он немного поколебался и, сложив бритву, спрятал её в чехол на ремне брюк. Пожалуй, это было единственным верным решением за последние полчаса. Она же, вздохнув с облегчением, откинула голову назад и закрыла глаза. Суини покосился на неё. Бледная кожа, часто вздымающаяся грудь, пряди вьющихся рыжих волос на плечах… И чего он вспылил?
- Зачем Вы убили его? – Миссис Ловетт подняла глаза на потолок.
- Он – зануда. – Холодно ответил мистер Тодд и отвёл взгляд.
- Что ж… убедительно. – Заключила женщина не без доли иронии в голосе. Тем лучше для неё… Вот ещё один пример того, что язык без костей ни до чего хорошего не доведёт. Движимый благой целью – оградить мистера Тодда от несчастья, мистер Гансмит взболтнул лишнего, за что и поплатился. Благо, доводы бывшего соседа были не столь доказательны.
Они молчали. Она смотрела на него, жалея и подавляя в себе непреодолимое желание обнять, прикоснуться к любимому мужчине. Страх миновал, уступив место нежности. Она готова была простить ему этот порыв слепой ярости. Она всегда прощала его. Он же задумчиво и безучастно глядел на подрагивающие огоньки свечей, гнев утихал, дыхание стало ровным. Миссис Ловетт не сдержалась.
- А Вы всё гоняетесь за призраками. За тем, чего уже нет. – Она взяла его руку и осторожно сжала в своей ладони.
Приступ гнева вновь овладел мистером Тоддом, который сейчас как никогда нуждался в одиночестве. Он мечтал, чтобы его оставили в покое. Меньше всего он жаждал ласки и участия. Это его мир, это его душа, его чувства. Не мешайте погибать в одиночестве…
Суини вырвал свою руку из её ладони. Сердце болезненно сжалось.
- Мистер Ти…
- Дьявол! – Он вновь метнулся к женщине, припечатав её к стене и не давая возможности пошевелиться. – Чего Вы от меня добиваетесь, миссис Ловетт?
Она же на минуту растерялась, когда внезапно расстояние, разделяющее их, сократилось до нескольких дюймов. Его глаза с примесью гнева и интереса изучали её. Она преданно смотрела на него, ощущая его горячее дыхание на коже, чувствуя тепло его тела. Одно неловкое движение породило неуверенный в любой момент способный погаснуть огонёк неосознанных чувств. Перед ним, в его руках находилась женщина, которая с неподдельным восхищением и желанием глядела на него, которая в любой момент готова была сдаться на милость «победителю». Он чувствовал биение её сердца, частое дыхание, всё её существо рвалось ему навстречу. Она не смела произнести и слова, наслаждаясь этой близостью, собственными ощущениями, лёгким волнением и приятным теплом, которое разливалось по всему телу. Суини, гнев которого постепенно уступал место какому-то бессознательному любопытству, невольно опустил взгляд на её часто вздымающуюся грудь.
Он давно уже ничего не чувствовал, кроме своих внутренних переживаний, которые настолько мучили его, пытаясь сожрать всё живое вокруг, что уничтожили его душу. И теперь носясь там, в пустоте, они жаждали новых жертв, непрерывно норовя вырваться наружу, разорвать эту оболочку, убить этого человека. Но оболочка была слишком прочной, насколько, что уже ничего не могло нарушить её целостности. Никакие воздействия окружающей среды, никакие убеждения, никакие чувства не могли просочиться в его тёмный внутренний мир. Он сам выстроил вокруг себя небывалые стены. Он уже не мог ничего дарить этому миру. Но пустота внутри этого человека засасывала в себя всё, что не могло укрыться от его взгляда. Он способен теперь только брать, отнимать жизни, счастье, малую радость. Однако бывали моменты, когда он ясно ощущал, что его глаза способны видеть, его руки способны творить, его мысли могут быть заняты не только бесконечным выбором способа уничтожения своего обидчика. Он ощущал запахи, он способен чувствовать прикосновения. Мужчина, погубивший себя сам, всё ещё оставался живым.
И мужская сущность, которая до этого момента молчала, вдруг прочно заняла свои позиции и отчётливо заговорила. Его голодный взгляд с явным интересом скользил по её бледной коже. Его руки только ждали возможности прикоснуться к изнеженному женскому телу. Он впервые почувствовал её аромат, нежный, сладкий, едва уловимый аромат женщины, которая всё это время была рядом. Женщина, пропитанная запахом то хозяйственного мыла, то невыносимой вонью проклятых пирожков, на самом деле пахла совершенно иначе. Приятное открытие. Он отпустил руку женщины и неспешно провел ладонью по её щеке. Его пальцы скользнули лёгкими прикосновениями по нежной коже шее и внезапно остановились, не решаясь пересечь границу, за которой он уже не сможет себя контролировать. Она, ощутив его слабость, свободной рукой обняла мужчину за шею и привлекла к себе. Он не сопротивлялся, готовый поддаться этому одурманивающему чувству. Женщина коснулась лёгким поцелуем его щеки, разжигая невинными действиями из маленького огонька настоящее пламя. Он отпустил вторую руку и осторожно прижал женщину к себе.
И теперь это было уже одно чувство на двоих, одно желание, готовое в любой момент подчинить себе мужчину и женщину. Шаг за шагом, доверяя своим ощущениям, они лишь всё больше увлекались друг другом. Внезапно она нежным поцелуем коснулась уголка его губ. Этого было достаточно, чтобы внутри него что-то надломилось. Мужчина немного отстранился от неё, их взгляды, в которых читалось непреодолимое влечение друг к другу, встретились. Он лишь хотел получить ответ, хотел понять стоит ли подчиняться своему желанию, и, прочитав одобрение в её вопрошающем взгляде, окончательно сдался.
Он поцеловал её, жадно, решительно, не давая возможности разумным мыслям возвращать всё на свои места, отрезвлять его опьянённое вожделением сознание. Она отвечала ему на каждое прикосновение, на каждое осторожное движение. Наконец, его руки скользнули по её талии и резко приподняли тяжёлые складки платья. Сильная мужская ладонь коснулась её бедра, и тепло, что сладко разливалось по всему  телу, внезапно опустилось и обострило чувства, заставляя все ощущения, отдаваться приятной истомой внизу живота. Она тихонько простонала, прижимая желанного мужчину к себе, чувствуя, как его горячее тело напряжено. Он держался до последнего, но сейчас сил сопротивляться собственному желанию больше не было. И мужчина, отступив от стены и увлекая женщину за собой, опустился на стоящую рядом кровать.

Одежда в жутком беспорядке лежала на полу. Несколько минут назад они просто срывали её друг с друга, одержимые безумным желанием. Пытаясь снять с женщины платье, мистер Тодд уже проклинал весь научно-технический прогресс, первые швейные фабрики и английскую моду. Кто придумал эти корсеты, длинные юбки, чулки? На этот вопрос он ответа не знал, собственно, его не столько интересовало то, кто же изобрёл эти детали женского гардероба, сколько - зачем? И, наконец, освободив друг друга от одежды, они были уже настолько голодны, что не стали предаваться очередным ласкам. Подчинившись животному инстинкту, мужчина и женщина просто наслаждались обоюдными стонами и прерывистым дыханием. Они не могли насытиться друг другом. Он потому, как провёл пятнадцать лет за решёткой без женской любви и ласки. Она просто потому, что долгое время коротала ночи в постели с нелюбимым мужчиной. Два человека, которым судьба уготовила такой подарок, внезапно с каким-то неистовым рвением вцепились в него. Он просто подчинился своему желанию, она с неподдельной радостью отдалась любому человеку. Пресытившись друг другом, удовлетворённые, они некоторое время молча лежали в постели, пытаясь успокоить дыхание.

Мистер Тодд, задумчиво глядя в потолок, искренне пытался слушать миссис Ловетт, которая безумолку тараторила, красочно расписывая их семейное будущее. Однако Суини это с трудом удавалось, его мысли казались ему настолько глобальными, по сравнению с «цветами в горшках», «синими занавесками» и прочей бытовой ерундой миссис Ловетт, что он ограничивался в ответах на её вопросы только односложными «да», «нет», «конечно» и, когда ответа не находилось, звучало коронное «может быть». Миссис Ловетт, лёжа у него на плече, быстренько подводила «разговор» к самому, на её взгляд, главному. Наконец, она подняла на него взгляд и тихо спросила:
- Родной, а может нам стоит пожениться?
- Конечно. – По инерции ответил Суини, не придавая значения своим словам. Он всё никак не мог найти способа - заманить ненавистного судью в свою цирюльню. А тут она со своими глупыми вопросами…
Когда же до него внезапно дошло, что он минуту назад дал согласие на брак с этой женщиной, отнекиваться или что-либо возражать было поздно. Миссис Ловетт уже увлечённо рассказывала ему о северо-восточном побережье Великобритании. По всей видимости, там должна была проживать в скором времени их «счастливая семья».
«Почему на северо-восточном?» - Вдруг пронеслось у него в голове.
- Лучше на южном. – Всё также сухо вставил слово в монолог миссис Ловетт мистер Тодд.
- … я так люблю море… Чайки. Мистер Тодд, Вы когда-нибудь видели чаек? Что?... Почему на южном? – Она приподнялась и вопросительно посмотрела на него.
- Там теплее. – Ответил он. Скудные познания мистера Тодда в географии позволили ему сделать вывод о том, что на юге Англии всё же теплее. Где-то в подсознании навязчиво крутилась мысль: температура становится выше ближе к экватору. Собственно, это и всё, что он усвоил в физической географии.
Миссис Ловетт продолжала о чём-то восторженно щебетать. Суини не слушал её, поглощённый своими грандиозными размышлениями о вселенской ненависти, о расплате за свои грехи, о мести, мести, мести… Через минут двадцать он с некоторым изумлением осознал, что больше не слышит бесконечных красочных рассказов об уютном семейном гнёздышке. Мистер Тодд повернул голову. Женщина мирно спала у него на плече, а он чувствовал её ровное дыхание на своей коже. Суини удивлённо вскинул брови и отвёл хмурый взгляд в сторону.
Он останется в её комнате до утра. Пусть он никогда не полюбит эту женщину, пусть она никогда не заменит Люси, пусть так… Но ему было с ней хорошо, она заставила его отвлечься от тяжёлых мыслей, она сделала шаг навстречу, она протянула руку… Только эта ночь уже ничего не изменит. Судьба давно всё расставила на свои места. У них остался всего день, один короткий дождливый день.
Завтра они умрут.

12

И осталась пустота.

«…И чёрной мглой заволокло рассвет. Моя душа - хозяйка пепелища. Того, что было, больше нет. А ветер ноет, воет, свищет, разносит пепел и уносит боль.
И время тихо совершает чудо забвения» (с)

«Она была прекрасна. Она была добродетельна.  Она была…» Я повторяю себе это ежедневно, ежеминутно, цепляясь за воспоминания о ней как за спасательный круг, неистово, жадно, боясь потерять, боясь упустить, боясь забыть. Её образ, женственный, прекрасный, изящный, - символ ангельской чистоты, - уходит. Всякий последующий день она всё дальше от меня. Я пытаюсь вспомнить каждую чёрточку, каждое лёгкое, непринуждённое движение, каждый ласковый взгляд. Пытаюсь, бесконечно пытаюсь, проклиная самого себя, пытаюсь и пытаюсь. Но… её силуэт окутан лёгкой дымкой слепого и жесткого наваждения. Я одержим безумным желанием мести. Ненависть теперь мой верный спутник, она – мой друг и враг, мой проводник в этом грязном мире. Всё в тумане. Всё моё прошлое – одна тупая боль, застилающая глаза беспросветной пеленою на пути к будущему. Моё сознание помутнено.
Прости, если сможешь, и отпусти. Меня не спасти.
Сам Дьявол уже распахнул предо мной врата ада. Он терпеливо ждёт, когда я, наконец, сдохну, когда устану бороться с самим собой. Но я не боюсь мук преисподней, по сравнению с тем, что я уже пережил, это лишь детская забава сотен мелких и трусливых чертей. Вряд ли можно придумать наказание страшнее, чем моя проклятая жизнь. Разве что, мучить меня непрерывно, заставляя проживать этот кошмар раз за разом, бесконечно, не давая вздохнуть свободно, не останавливаясь… вынуждать проживать этот ужас вечно. Я не боюсь смерти, не боюсь боли, ничего не боюсь. Я всё это уже когда-то пережил: и счастье, и радость, и рождение чуда, и невыносимую боль, и смерть. Жди меня, Сатана, жди, я не тороплюсь. Я ещё поживу. Лондон должен заплатить сполна. Этот холодный и мрачный город никогда не забудет Суини Тодда! Ты, Властитель Тьмы, дай ещё один час, ещё один день, ещё неделю, ещё месяц… год. Я за всё заплачу. Только не мешай, уйди, забери своих преданных слуг: призраков и бесов! Оставь меня.
Я схожу с ума… И мысли подобно молитве исчезают в пустоте, рассыпаются в прах. А люди слепо продолжают верить, ставить свечи, просить у Всевышнего счастья, благословления, удачи. Но он глух, он не слышит их, он не слышал меня… Когда пятнадцать лет назад, кроша камни и стирая пальцы в кровь, я чертил на покрытой плесенью стене священный крест. Когда, стоя на разбитых коленях, я продолжал молиться, просил о помощи, умолял освободить меня от этих мук. Пятнадцать лет в сырой и загаженной камере, где, кроме смрада, ничего, за что? ЗА ЧТО?! За то, что я был глуп, за то, что не уберёг их? Но я сам себя уже наказал, довольно! Бог не слышал меня, он не хотел меня слышать, он отвернулся от меня. Почему же я должен продолжать верить? ЕГО больше нет во мне. Вера мертва.
Зачем я живу? Чтобы отомстить? Я сотню раз представлял, как разделаюсь с этой крысой, как моя бритва пройдёт по его горлу, как хлынет кровь, орошая рукава моей рубахи. Я буду смотреть в его глаза, пусть почувствует, что он – ничтожество, никчемное мелкое существо перед лицом смерти. Я назову ему своё имя, пусть знает от чьих рук он подохнет! Тварь. Вкус мести сладок, мгновенен, ничтожен, но ради этого стоит продолжать жить. А что потом? Ничего… Ублажать любящую, но не любимую женщину, дарить ей то, чего когда-то лишили меня? Она вцепилась в умерщвленного Баркера, как будто я и есть её последняя надежда на счастье. Неглупая женщина оказалась столь же слепа, как и я в юности. Значит не в уме дело. Есть что-то другое, заставляющее человека бездумно следовать своим чувствам. То, что я называл любовью.
Теперь я часто вижу сон. Пустой, безлюдный Лондон. Я иду, блуждая по тёмным узким улочкам. Куда иду, не знаю. Только ничего в этом городе не осталось: дома заброшены, разбиты окна, двери совраны с петель… Ветер свищет в переулках, жутко воя, словно раненное животное. Дождь противно моросит, прибивая пепел к мостовой, превращая дорогу в одно сплошное грязное месиво. Ноги тонут в этой вязкой жиже. И каждый шаг даётся всё труднее. Я поднимаю голову и чувствую, как по лицу неспешно стекают капли дождя. Медленно, оставляя неприятное, странное тепло на коже. Я касаюсь лица и, взглянув на ладонь, понимаю, что на ней кровь. Моя ладонь в крови, мои руки все испачканы этой яркой красной жидкостью. Кровавый дождь… Жижа на улицах превращается в одно сплошное багряное болото. И эта топь постепенно начинает засасывать меня, один неверный шаг - и я проваливаюсь в трясину. Я не кричу, но отчаянно пытаюсь встать на ноги, ощутить опору… Только уже поздно. Я тону в кровавой трясине, глотая эту дрянь и погружаясь куда-то в темноту. И просыпаюсь, жадно хватая ртом воздух, боясь вновь вернуться в тот кошмар, я гоню прочь остатки жутких сновидений. И так теперь каждый день. Во что я превратился?..
Внутри пусто. Мои мысли отдаются эхом в пространстве, где когда-то жила душа. Осталось только эхо, бесконечное, болезненное, бессмысленное. Одна сплошная беспросветная темнота, ни огонька, ни одной светлой мысли. Всё так же, как и в этом мёртвом городе. Лондон покрыт плесенью холодного расчёта, эгоизма и душевной тупости. Мёртвый город, вечно серый, грязный, сырой и равнодушный. Ты стал таким же, как и я. Или… я стал подобным тебе.
Хватит! Довольно пустых сожалений! Я не сдамся. Не дождётесь, черти! Пусть я сдохну, утонув в грязной крови этого проклятого города, но я отомщу, освобожусь. Когда-нибудь я успокоюсь и только тогда умру. Но не сейчас. Ещё рано, ещё не все заплатили по долгам. Некоторые продолжают творить беззаконие, лгать и продаваться за гроши. Город шлюх и последних ублюдков, я не успокоюсь, слышишь? Слышишь… конечно, слышишь. Тебе осталось недолго.
До встречи в аду, господа.

13

Тени.

На городском кладбище было тихо. Утренний туман тяжелой пеленой опустился на сырую землю, цепляясь за верхушки старых покосившихся крестов. Уродливые ветви сухих деревьев разрывали белоснежное покрывало своими сучьями, как грязными когтями чудовища невиданных размеров. В воздухе витал запах гнилой листвы... Где-то вдалеке слышался звон колоколов захудалой серенькой церквушки. Тишина и покой… Здесь царила и царит только смерть.
Их похоронили сегодня утром на бугре под старым скрючившемся дубом, подальше от других могил, где-то на самой окраине лондонского кладбища. Похоронили тихо, без лишних церемоний, не обращаясь к покойным с последним словом. Сутулый костлявый старичок, чихая и кашляя, живо выкопал неглубокую яму, поминутно понося холодную осень. Двое полицейских в стороне непристойно шутили об уличных девицах, вспоминая свои ночные похождения. Молодой следователь кутался в плащ, обводя скучающим взглядом мрачные и пугающие странной тишиной окрестности. Дневная птица редко и отрывисто кричала. А туман всё клубился над пропитанной смертью и неощутимым зловонием землёй. Смрад чувствовался во всей атмосфере этого мертвого места. Это был не запах, не вонь, это было странное чувство, охватывающее всех без исключения здесь присутствующих. Молодая пара с непонятной окружающим печалью во взгляде стояла неподалёку. Парень с русыми волосами до плеч и поразительными своей глубиной синими глазами сжимал в руке изящные пальчики юной леди, переодетой в одежду уличного мальчишки. Её волосы пшеничного цвета редкими прядями спадали на хорошенькое бледное личико. Они молчали, общаясь друг с другом только на уровне каких-то еле ощутимых прикосновений. Он пришёл сюда, чтобы проститься со своим странным другом, который был вдвое старше его. Она здесь, потому что теперь ей уже некуда идти.
Два человека в поношенных одеждах, которым, очевидно, пообещали за эту работу хоть небольшие, но деньги, опустили в свежую могилу тело, завёрнутое в пожелтевшую простыню. Мужчину просто завернули в какую-то старую, вонючую, пропитанную его же кровью тряпку. А сверху на сие скрытое тканью от любопытного взора тело рассеяли прах женщины, погибшей от рук этого мужчины. Пепел от её сожжённого тела обнаружили в большой, чёрной от копоти печи. Их похоронили вместе, в одной могиле, в одной неглубокой яме, сырой, плодородной, а потому и кишащей червями земле. Может, хоть теперь, оставшись наедине в этой промозглой почве и ненавидя себя и свою половину за последние секунды их совместной жизни, они, наконец, простят друг друга и обретут покой.
Тринадцатилетнего мальчишку, который рассказал следователю обо всех тайнах ныне покойной пары, нашли голодного и бледного под мостом. Он дрожал от холода и страха. Его привели в участок, накормили, дали ночлег, а утром паренёк тихо сбежал из здания отделения полиции, пряча за пазухой серебряную бритву… Он так и не смог её бросить. И даже подходя к Темзе, глядя в мутную воду, он не решился вышвырнуть проклятую бритву в реку. О будущем этого парня больше так никто и не услышит.
Яму с телом мужчины и прахом женщины забросали чёрной землёй, а сверху водрузили деревянный сколоченный на скорую руку крест без каких-либо надписей, года рождения и смерти… Безымянная могила под низким ветвистым дубом на холме, покрытом жёлтой прелой листвой, над ней всегда будет клубиться вызывающий страх серый туман, дикие звери и птицы будут сторониться этого места, а люди судорожно креститься, проходя мимо. Место со странной ужасающей энергетикой, место, где покоятся ненависть, боль, тоска, цинизм и алчность наряду с любовью, заботой, раскаянием.
Дом на Флит-стрит, в котором они проживали, скоро сравняют с землёй, осветят эту свободную площадь и построят очередной приют для сирот. Так всё и будет… Только по ночам редкие прохожие будут слышать странный шёпот за спиной, видеть ледяной блеск тонкой стали в темноте переулков и тени, две тени, которые вечно будут искать друг друга, чтобы сказать последние слова и успокоиться на век. Две неприкаянные души будут слоняться по старинным улочкам Лондона, пока, наконец, не встретят друг друга, чтобы, услышав взаимное прощение, спуститься в ад…
Следователь и полицейские удалились, как только старик, прихватив ржавую лопату, спустился с холма, двое мужчин что-то пробурчали, вкопав в землю невзрачный кривой крест, и тоже покинули кладбище. Возле безымянной могилы осталась молчать только молодая пара. Через полчаса, когда они уже собирались уходить, девушка сняла с шеи серебряную цепочку с изображением Христа на распятии и повесила её на деревянный могильный крест. А потом молодые люди ушли, держась за руки и не оглядываясь. Парень так и не смог поверить в то, что его друг - мистер Тодд, оказался  жестоким убийцей, но он уже больше никогда не придёт на эту могилу. Девушка никогда не забудет то, что произошло той ночью в злополучной цирюльне на Флит-стрит. Они никогда не забудут, но и никогда больше не заговорят об этом.
Теперь у могилы остался сидеть на сучьях старого дуба только облезлый уже повидавший жизнь кладбищенский ворон…
Дело о кровавом брадобрее с Флит-стрит замяли, остерегаясь лишней шумихи и не желая шокировать горожан известиями о том, чьим мясом они питались последние несколько месяцев, покупая пирожки у миссис Ловетт. Однако некоторые безумцы по-прежнему утверждали, что слышат в воздухе запах горящей плоти. Над ними только посмеивались, шепчась за спиной. Слухи о лондонском маньяке вскоре сошли на нет, оставив имя этого цирюльника звучать только в легендах и мифах британской нации. Свидетельства о его злодеяниях были уничтожены, трагедия забыта, а имя стало нарицательным.
Суини Тодд и Нелли Ловетт были похоронены в одной могиле, не заслужившие людского прощения и сострадания. Их души не обрели покоя, и потому ещё долго будут скитаться по мрачным улицам ночного города. Остерегайтесь случайных встреч с заблудшими душами, не бродите по ночам в тёмных переулках старых кварталов Лондона, не заговаривайте с тенями… ведь эти слова, могут оказаться последними.

14

На сей раз решила расстянуть удовольствие на несколько постов))

Ошибка молодости.

«Не всегда прав тот, кто любит и страдает. И не всегда виноват тот, кто не любит» (с) Надежда Птушкина.

Это было так давно, что, возможно, изводить себя  воспоминаниями о случившемся в её нынешнем положении выглядело бы более чем глупо. Молодость – пора красивых ошибок. Да-да, именно красивых, ибо другое слово для описания этих временами забавных, роковых, глупых промахов просто сложно найти. Красиво оступиться может человек, который только вышел на тропу самостоятельности и независимости, потому как все его ошибки спишутся на недостаток жизненного опыта. Молодость амбициозна, принципиальна, упряма и самоуверенна до безобразия. Она красива, потому что молода. И в этой, на первый взгляд, совершенно смешной тавтологии кроется одна простая истина: все самые приятные ошибки мы совершаем в юности. По мере взросления человека романтика первых ошибок улетучивается, прошу простить за современное сравнение, как газы из открытой бутылки с минеральной водой. Эпохи проходят, совершаются мировые открытия, жизнь постоянно и непрерывно меняется, но… кое-что остаётся неизменным - это человеческая природа и свойственные ей ошибки молодости. Жизнь изобилует сюрпризами, которые нам с ехидной улыбкой преподносит судьба, а мы и рады идти у неё на поводу, принимая подарки и не подозревая о том, что ждёт нас под красивой обёрткой. Но с другой стороны… лучше открыть подарок и огорчиться, чем все последующие годы, терзая себя, прожить в неведении.
Не знаю, могли ли также рассуждать наши герои, будучи молодыми, но пятнадцать лет спустя она с улыбкой и лёгкой досадой будет вспоминать свою ошибку, он же предпочтёт о ней забыть… Так или иначе теперь это уже не имеет значения, ибо на момент повествования всё самое страшное их ожидает только где-то далеко впереди. Итак, эта история имела место быть незадолго до осуждения мистера Баркера, ныне известного как Суини Тодд. История не отличается своей исключительностью, но, может, отчасти она послужила причиной несостоявшейся семейной жизни миссис Ловетт.

Часть 1. Фаворит.

Бенджамин Баркер переехал в Лондон из провинции Литлхэвин несколько лет назад. Амбициозный молодой человек явился в столицу Британского королевства с довольно-таки банальной целью: заработать и прослыть мастером своего дела. Кстати, о деле. Унаследовав от отца, весьма неплохого цирюльника, способности к этому роду деятельности, сын довольно быстро превзошёл своего родителя в искусстве бритья. Было ли это даром от Бога или же умением парня схватывать всё на лету в силу своего возраста - никто не знает. Но юный мистер Баркер, очевидно, знал своё дело настолько хорошо, что получил прозвище «художник» в своём городке. Способности у Бена Баркера были и вправду незаурядные, ибо превратить парикмахерское дело в настоящее искусство не каждому дано. Отец долго отказывался верить в талант сына, чем вызывал  некоторое раздражение у последнего. Мистер Эдуард Баркер довольно ревностно относился к своему роду деятельности, и делить венец первенства с неопытным и жутко самоуверенным юнцом, пусть даже если этот юнец был его сыном, он не собирался. Мистер Баркер-старший вообще обладал тяжёлым характером. Для него не существовало иных точек зрения, кроме своей собственной, он терпеть не мог, когда с ним спорят, однако, довольно часто сам провоцировал людей на скандал. Понятия «правда» и «истина» в мировоззрении этого человека не имели отличий и сливались в одно единое целое: «Прав только я». Сын, не терпя отца-деспота, достаточно рано начал самостоятельную жизнь, и вскоре доходы везучего парня превышали заработок отца. В принципе, отношения в семье Баркеров никогда не отличались особой идиллией. Более того, Бенджамин Баркер откровенно недолюбливал своего родителя, и причиной тому являлись побои матери, свидетелем которых сын был время от времени. При виде многочисленных гематом и синяков на теле матери юный мистер Баркер вскипал и ещё долго не мог унять своего гнева. Миссис Джейн Баркер всё реже старалась попадаться на глаза сыну, зная его горячий характер. Она всегда придерживалась той точки зрения, которая предписывает сохранять гармонию в семье. Убеждённая католичка, она в сотый раз готова была простить мужа, лишь бы сохранить тёплые отношения между отцом и сыном. Только было уже поздно… В очередной раз заметив синяки на руках матери, Бенджамин не стал выслушивать просьбы миссис Баркер о прощении отца и просто молча вышел из комнаты. Он ворвался в кабинет мистера Баркера и без лишних церемоний поговорил с отцом по-мужски. Всего один удар юного Баркера по лицу своего родителя положил синеватый с кровоподтёками конец отношениям между отцом и сыном.
Отец ещё долго не мог простить Бенджамину того, что тот поднял на него руку. Он, его плоть и кровь, осмелился, как говорил сам мистер Баркер-старший, «покалечить» собственного отца. Сын, однако, тоже не был настроен на примирение, более того, он считал, что поступил правильно. Только уже когда отцу исполнилось шестьдесят пять, он пожелал видеть своё нерадивое чадо. И Баркер-младший, выслушав слёзные мольбы матери, всё же нашёл в себе силы навестить отца. Парикмахерское дело Эдуард Баркер оставил ещё в пятьдесят семь: зрение стало не то, да и руки растеряли прежнюю ловкость. А дорогой бритвенный набор нуждался в новом достойном владельце… Баркер-старший вручил свои бритвы, которыми невероятно дорожил, своему единственному сыну. Возможно, наконец, под закат своих земных дней он всё же смог оценить способности двадцативосьмилетнего наследника. Поначалу Бенджамин Баркер отреагировал на подобную щедрость отца довольно сухо. Только когда он открыл футляр, коснулся бритв, подержал их в руках, на лице молодого человека появилась благодарная улыбка. Рукоять, покрытая серебром, невероятно дорогая шеффилдская* сталь, ширина клинка 6/8 дюйма, средняя вогнутость, - всё это не могло ускользнуть от взгляда настоящего профессионала. Бенджамин Баркер был очарован понятной только ему одному красотой бритв. Однако некоторое время ему всё же потребовалось для того, чтобы привыкнуть к новому инструменту. Бритвы с широким клинком оказались не таким уж и простым орудием работы, особенно когда до этого момента мастер использовал «тонкую» бритву. Но время и талант молодого человека сделали своё дело, и мистер Баркер-младший вскоре снискал себе славу чуть ли не единственного цирюльника в городе. Но и этого для Бена Баркера было не достаточно. Амбиции требовали покорения новых вершин. А что как ни столица дорогого сердцу отечества удовлетворит профессиональные потребности молодого и успешного цирюльника?
Фортуна явно была благосклонна к юному дарованию. В Лондоне молодой человек освоился довольно быстро, несмотря на жёсткую конкуренцию. Парикмахеров в столице, как в принципе и стоило ожидать, было не мало. Однако статус цирюльника в обществе варьировался от чернорабочего и прислуги до ремесленника. Но Бенджамин Баркер не был потомственным парикмахером, если бы не доказал своё первенство в искусстве бритья. И дело было даже не столько в умении молодого человека брить, стричь, подбирать ароматы и делать массаж лица, сколько в удивительной способности  Баркера притягивать к себе людей. А вечно озадаченным собственными проблемами лондонцам порой не доставало внимания другого человека. Это мистер Баркер усвоил быстро. На лице молодого человека часто появлялась обаятельная улыбка, он искренне радовался каждому своему клиенту, с интересом и участием выслушивал заботы пожилых посетителей, с молодыми – шутил и смеялся. И люди шли, покупаясь на обаяние парня, вызывающего доверие. Обаяние Баркера заключалось именно в той искренности, с которой он радовался встречи с каждым новым клиентом. Доброжелательный, красивый, гладко выбритый цирюльник просто не мог не вызывать симпатии у сдержанных горожан. Причём горожан не только различного возраста, но и пола…
Молоденькие девушки так и вились вокруг Бенджамина, что без сомнения не могло ему не льстить. Девицы из простых семей никогда не скрывали к нему своей симпатии, что не сказать о дамах из высших кругов общества. Юные аристократки заливались нежным румянцем, едва только замечали на себе озорной взгляд черноволосого красавца. А это только раззадоривало мистера Баркера, не столько его интересовали городские «простушки», у которых даже на хорошеньком личике всё было написано, сколько он предпочитал увлекаться сдержанными юными особами из благородных семей. И как только молодой человек чувствовал, что миловидная дама к нему не равнодушна, интерес к ней быстро пропадал. Вскоре любовные записки под дверью Баркера, которые на первых порах вызывали некоторое любопытство и самодовольную улыбку на лице, начали его попросту раздражать. Бенджамин Баркер всегда знал себе цену, и когда ему лишний раз напоминали о том, что он - единственным и неповторимый, молодой человек молча соглашался и проходил мимо, или же вышвыривал очередную записку в огонь. Как ни странно, откровенная заносчивость Баркера девушкам нравилась ничуть не меньше его незаурядной внешности.
Впрочем, в голове у молодого мужчины прочно сидела мысль о том, что, если чем-то и заниматься, то быть лучшем в своём роде деятельности, если любить женщину, то только самую красивую, если жениться, то только на самой достойной. И если для большинства мужчин эти желания оставались лишь мечтами, то мистер Баркер прилагал все усилия, чтобы добиться своего. Успехи молодого парикмахера вызывали зависть у менее удачливого окружения. Нередко Бенджамин ввязывался в драку только потому, что кто-то посмел сделать неосторожное высказывание в адрес его рода деятельности. Иногда он сам откровенно напрашивался на оскорбление. В разговоре с ним трудно было избежать спора, кроме того, мистер Баркер никогда не держал в себе язвительные замечания в адрес неприятных ему представителей рода человеческого. С новыми же людьми Бенджамин сходился очень легко, но стоило пройти немного времени, как, узнав человека получше и почувствовав некоторое напряжение в разговоре с собеседником, его обычная манера вести диалог сменялась на поток желчных шуток. Намного проще ему было вести беседы с дамами, когда в ход шли природное обаяние и галантность. В принципе, с представительницами прекрасного пола находить общий язык ему никогда не составляло труда.
Тем не менее, к дружбе Баркер относился более чем серьёзно. Единственным человеком, дружбу с которым он сохранил вплоть до того момента, как связал себя узами брака, был его приятель детства – Фред Уотсон. Терпеть надменность Баркера не каждому было под силу, однако, с Фредом они были знакомы чуть ли не с пелёнок, посему верный друг, недолго думая, сорвался с места и махнул в столицу следом за Бенджамином.
Познакомились они ещё будучи мальчишками. Ребята жили по соседству, буквально через дом. Бен был старше Фреда на год и, пользуясь своим возрастным превосходством, быстро взял лидерство в этой дружбе на себя. Внешне они были абсолютно разные: один худой, черноволосый с большими темными глазами, вечно не спокойный паренёк, другой – полненький, голубоглазый, с вьющимися русыми волосами, неповоротливый здоровяк. Если где-то что-то случалось… разбитое стекло, пропавшие куры, вскрытый чердак… добрая половина городка знала, кто тому были виной. Идейным вдохновителем очередных приключений с уже заведомо известным печальным финалом был Баркер-младший, причём нести ответственность за подобные развлечения он не собирался. Частенько доставалось Фреду, который в силу своей внушительной комплекции просто не успевал сбегать с «места преступления». Но поскольку ребят всегда видели вместе… в результате по приходу Бена домой, и ему от родителей, преимущественно от отца, перепадало не меньше. Однажды, играя возле городской церквушки, ребята умудрились разбить старинный  витраж. Нехило досталось обоим, несмотря на то, что, выгораживая друга, Фред взял вину на себя. Миссис Баркер после того инцидента, испугавшись за душевное благополучие сына, несколько дней подряд пыталась привить сыну любовь к Всевышнему. Как выяснилось, её излишнее волнение было напрасным. По мере взросления Бенджамин Баркер научился отдавать себе отчёт в том, что он делает.
Дружбу детства молодые люди сохранили вплоть до трагических событий в жизни одного из них. По приезду в Лондон Фред подался в матросы на рыболовное судно. И друзья подолгу не виделись. А как только у обоих выпадала возможность встретиться, молодые люди находили общие темы для разговора, несмотря на разные профессиональные навыки и интересы. Их всегда связывало то, что люди называют родством душ. Это было тем определяющим, что присутствовало в отношениях двух друзей.
Фред был первым человеком, который узнал о предстоящей свадьбе молодого Баркера. Как ни странно, он даже не удивился, хотя знал о любовных похождениях  Бена более чем достаточно. Впрочем, в жизни любого мужчины наступает такой момент, когда он вполне готов нести ответственность за тех, кого приручил, и содержать семью. Видимо, такой момент наступил и для Бенджамина Баркера.

Продолжение следует…

* город Шеффилд (Sheffield) - начиная с XVIII века, английская цитадель производства  бритв.

15

Часть 2. Своенравная девчонка.

Говорят, будто ребенок, рождённый на рассвете, вырастает эмоциональным и активным человеком.  Однако, вопреки всем ожиданиям, Люси Стейм Уоррен обладала довольно спокойным характером.
Малютка впервые подала голос, когда только ночная мгла начала уступать место предрассветному сумраку, звёзды уже успели поблекнуть на едва прояснившемся небосводе, а ночной холодный туман лениво рассеивался, окутывая дымкой горящие фонари и не желая сдавать свои позиции. Маленький синюшный комочек, только что появившейся на свет, издал такой вопль, что уставшая мать блаженно улыбнулась, а врач с видом умудрённого опытом и горестями жизни пророка пробурчал, поправляя круглой формы очки, следующее: «Ох, мать, и добавит вам хлопот эта девица». Однако счастливым родителям, которым после десяти лет совместной жизни, наконец, улыбнулась удача, было невдомёк, что слова пожилого лекаря и впрямь окажутся пророчеством. Хотя, что им до речей седого ворчуна? Когда все десять лет мистер Стейм Уоррен молил Всевышнего о том, чтобы он одарил его счастьем отцовства, а миссис Лизи Стейм Уоррен мечтала о ребёнке как о путёвке в безбедное будущее. Стоит, однако, пояснить читателю, какой контекст имеет под собой последнее изречение. Дело в том, что после смерти мистера Уильяма Стейм Уоррена наследство довольно небедного торговца специями, каковым он и являлся, должно было перейти его супруге, но… В завещании дальновидного предпринимателя имелось одно весомое «НО». Имущество, дом на Хай-стрит и состояние мистера С. Уоррена переходит во владение, пользование и распоряжение убитой горем вдовы только в том случае, если последняя сумела произвести на свет наследника или же наследницу. Сам же Уильям Стейм Уоррен прекрасно осознавал, что в области продолжения своего рода у него имеются некоторые проблемы, так как в первых двух браках отцом он так и не стал, зато снискал себе незавидную славу незадачливого муженька в городских сплетнях. Таким образом, невинное дитя появилось на свет как плод соития желания и расчёта.
Впрочем, история рождения так и осталась историей, ибо на дальнейшей судьбе малышки это никак не отразилось. Мисс Люси С. Уоррен была желанным и любимым ребёнком. Отец в девочке души не чаял, а мать, ранее столь алчная до состояния своего мужа, всё же обрела смысл своего существования в капризной малышке. И детство прелестной особы прошло в радужных цветах наивности, смеха, пустых и незначительных обид. Мистер Стейм Уоррен, чей прадед по слухам сколотил состояние на продаже всё тех же специй и пряностей, как мог обеспечивал любимой дочурке разнообразные развлечения, увеличив таким образом расходы на содержание прислуживающего персонала в несколько раз. Девочка росла на радость родителям тихим и неунывающим ребёнком, не доставляя особых хлопот. Да и какие могут быть хлопоты при таком окружении?
Маленькая Люси находилась под неусыпным надзором строгой няньки, которая считала верхом своей воспитательной деятельности способность вырастить из сопливой девчушки достойную леди. Кроме того, мать настояла на том, чтобы у дочери был непременно личный учитель, а лучше, конечно, учительница, причём обязательно католичка и желательно знающая о связях с мужчинами только то, что последствиями таких знакомств являются дети. Но духовное развитие было лишь частью воспитательного процесса. К мисс Люси была приставлена личная кухарка, в обязанности которой входило следить за питанием девочки, чтобы последняя не превратилась, как любила повторять сама миссис Стейм Уоррен, в «несбывшуюся мечту мясника». В конечном итоге все эти люди должны были способствовать тому, чтобы маленькая светловолосая, кареглазая девчонка выросла в леди, чьей руки и сердца, стоя на коленях, добивались сразу несколько мужчин голубых кровей. Такова была мечта матери, таково было её видение счастья родной дочери. Истинный аристократ должен был открыть новые доселе неизвестные границы человеческого счастья, иными словами, мужчина благородного происхождения являлся прекрасной возможностью, а если быть ещё более точной, путеводной звездой в светскую жизнь.
Но годы шли, девочка повзрослела, и в скором времени оказалось, что своё счастье она видит несколько иначе. Шестнадцатилетняя особа заявила матери о праве собственного выбора. Люси никогда не говорила своей родительнице о том, что, если и стоит выходить замуж, то только по любви. Нет. Ничего подобного никогда не срывалось с её губ, но это имелось в виду, и было столь очевидно для матери, что впоследствии отношения в семье немного накалились. Отец же, как того и стоило ожидать, был благосклонен к капризам избалованной дочки и демократичен во всём.
Подростковый период в жизни девушки вообще отличителен тем, что даме лет так до двадцати кажется или, что распространённее, она совершенно точно убеждена, что знает о жизни всё. У некоторых девушек этот период затягивается до рождения третьего ребёнка. Этим распространённым свойством переходного возраста в полной мере обладала и Люси С. Уоррен, которая не прошла и половины жизненного пути. Но сей факт ни в коей мере не мешал ей быть в чём-то уверенной. Так, к примеру, она была непоколебима в своих размышлениях о вечной любви и преданности семейному очагу. То обстоятельство, как измена её будущего мужа с кем бы то ни было, являлось прямым доказательством безусловного развала семьи. Семья и любовь в незрелых мыслях этой особы были тождественны и неразделимы. Увы, в жизни не всё так просто. А, может, всё слишком просто, и посему человеку, чем старше он становится, намного сложнее оценивать ситуацию, тем скорее он путается, сбивается с пути и, в конечном счете, приходит к выводу, что ни черта он в этой жизни не соображает. Человек склонен придумывать себе проблемы, всё усложнять, связывать все мелкие хлопоты в один огромный узел, чтобы потом, деря на себе волосы и обвиняя проклятые обстоятельства, безмолвно распутывать клубок ненавистных болезненных вопросов. Переживать долго счастье и горе представитель рода людского не способен, ибо эти чувства нарушают гармонию внутри индивида, и ему просто нужно что-то сделать, чтобы испортить всё удовольствие от ощущения безграничной радости или глубочайшего отчаяния. Это присуще всем нам, на каком бы этапе жизненного пути мы не находились.
Первая любовь в жизни мисс С. Уоррен случилась в те же неполные шестнадцать лет, после чего девушка пришла к выводу, что мужчины ничего стоящего собой не представляют. И это тоже вполне нормальное явление для дамы её возраста. Избранником мисс Люси был юный мистер Поджер, который помогал своему отцу в книжной лавке. В той лавке юные возлюбленные и познакомились. Юная мисс не раз наведывалась в ею облюбованное место с целью купить очередную книгу в дорогом переплёте и с не менее ценным содержанием. Мистер Поджер - младший не был красавцем от природы, однако, это никак не могло помешать первому пылкому чувству. Внешность мужчины не играла никакой роли для Люси, и более того, юная особа считала себя чуть ли не героиней, потому как предпочла непримечательного юнца этим расфуфыренным и заносчивым кавалерам из обеспеченных семей. Была ли эта подлинная любовь или просто гордость за себя, не могу сказать совершенно точно, но смущение девушки при встрече со своим избранником бросалось в глаза даже мистеру Поджеру - старшему. Сын хозяина лавки тоже не отставал в демонстрации своих чувств, от чего большие уши, предательски торчащие из кудрявых волос, становились невероятно бледными, а лицо его густо краснело. Едва только стоило парню открыть рот и произнести первый звук, как он тут же начинал заикаться. Долго ещё, тихонько хихикая  в постели, миссис Баркер будет сравнивать своё первое увлечение с любимым мужем.
Однажды юная Люси, не зная как справиться с новыми для неё ощущениями, решила написать трогательное письмо с признанием и передать его предмету своей нежной любви. Она вложила тонкий конверт в книгу и приказала кучеру отвести её в лавку, чтобы обменять этот томик с не особо чувственными стихами на что-то более внушительное. Когда на следующий день девушка со свитой подруг и нянек случайно проходила мимо лавки, на самом же деле, с вполне определённой целью маячила перед окнами, мистер Поджер – младший, спотыкаясь, выбежал на улицу. Каково же было разочарование мисс Люси, когда предмет её девичьей страсти передал ей в руки любовное письмо, написанное ей самой, со словами:
- Мисс, мисс, Вы забыли в книге, которую передали вчера, этот конверт! – С гордостью отрапортовал мистер Поджер.
- Надо же! Вы его даже не читали? – Лукаво спросила она.
- Нет, мисс. Не имею привычки читать чужие письма. – С ещё большей гордостью ответил парень.
- Ну, и дурак! – Мисс Люси выхватила конверт из рук молодого человека и в расстроенных чувствах, наняв экипаж, отправилась домой.
Как часто в нашей жизни случается непонимание. Юный мистер Поджер действительно не прочёл этого письма, ибо это противоречило его моральным устоям. В большей же степени им руководило чисто мужское желание - лишний раз покрасоваться перед весьма милой девушкой. Она же не поняла благородного порыва восемнадцатилетнего парня и решила раз и навсегда разорвать отношения с тупоголовым мальчишкой. Иными словами, мисс Люси больше не показывалась в стенах книжной лавки мистера Поджера.
Разочаровавшись после этого эпизода в мужчинах, мисс С. Уоррен попыталась найти утешение в любовных романах. Мать невероятно заводилась и ругала дочь, едва только заставала её за чтением сентиментальных приключений. Но мисс Люси не сдавалась, и после потери в камине очередного романа она шла в книжную лавку или к подруге за новой порцией любовной чепухи. Любовь женщины – это смесь желаний плоти и душевных переживаний, а по сему юной особе пришлись по нраву откровенно эротические сцены, которые из романа в роман только разрастались как плющ по изгороди, цвели и пахли, маня неокрепший умишко шестнадцатилетней девчонки в мир физических наслаждений.
Единственное, чем плохи любовные романы, так это тем, что юные дамы, не познавшие мужчину, продолжают рисовать в своём воображении принцев, идеальных кавалеров, благородных рыцарей, кого угодно, кто далёк от земного воплощения сильного пола. И как потом жестоко обманываются, ревут в подушку от осознания того, что мужчина оказывается не такой уж герой, страстный любовник, откровенный обольститель и так далее и тому подобное. Любая дама может продлить этот перечень и будет абсолютно права, ибо жизнь разнообразна в своём проявлении. Но это ни в коей мере не умаляет достоинство (пожалуй, во всех смыслах этого слова) наших мужчин.
Несмотря на свои маленькие слабости, мисс Люси была далеко не так глупа и ограничена, как может показаться. Девушка с завидным успехом вила верёвки из своего отца, избегала скандалов с матерью, соглашаясь с ней во всём, но поступая всё-таки по-своему, и, наконец, знала цену всему тому, чем наградила её природа. Но, как ни прискорбно это сообщать, все эти похвальные черты соседствовали с наивностью и жаждой любовных приключений. А чем ещё заниматься юной мисс из обеспеченной семьи? Вышиванием? Нет уж, увольте. Это невероятно скучно и не даёт сосредоточиться на дивных мечтах.
Впрочем, впереди у мисс С. Уоррен было ещё шесть лет, чтобы поутихнуть в своих девчачьих порывах, набраться ума и смелости, отказать богатому жениху в женитьбе… Но в этом происшествии не было ничего уникального, ибо мисс Люси в особо терпких выражениях высказала пожелание катиться благородному аристократу куда подальше, а отцу, что так страстно желал дочери счастья, пригрозила в случае этой свадьбы покончить с собой, выпрыгнув из окна своей спальни. Да будет известно читателю, что высота спальни мисс С. Уоррен над землёй составляла менее одиннадцати футов. Но если лететь головой вниз, то, конечно, есть вероятность сломать себе шею. Причём данная выходка была направлена не столько на то, чтобы расстроить брак по расчету, сколько на то, чтоб насолить матери. Но на этом данный инцидент был исчерпан, и к огромной радости семьи мисс Люси осталась жива.
Однако ни что так не раскрывает истинную сущность женщины, её природу и чувства так, как привязанность, (что ж будем называть вещи своими именами) любовь к мужчине. А посему я считаю целесообразным закончить эту главу и перейти к следующей, дабы рассказать читателю обо всех трудностях и прелестях этого поистине многогранного чувства.

Продолжение следует…


Вы здесь » PIRATES OF THE CARIBBEAN: русские файлы » Ориджиналы » Sweeney Todd. Never forget. Never forgive.